Сказание Шлихтинга тенденциозно. Большего доверия заслуживают его письма. В одном из них он упомянул о том, что после новгородского похода в царской семье произошел раскол: «Между отцом и старшим сыном возникло величайшее разногласие и разрыв, и многие пользующиеся авторитетом знатные лица с благосклонностью относятся к отцу, а многие к сыну, и сила в оружии». Игнорировать это свидетельство было бы непростительно.

Вспомним, что произошло после разгрома Новгорода. Грозный, по его собственному признанию, задумал ввести в Москву опричное войско и учинить в земской столице такой же погром, какой он учинил в Великом Новгороде. Затея была рискованная. В Москве располагался многотысячный стрелецкий гарнизон, и там же стояли тысячи дворов, принадлежащих детям боярским. Все они были хорошо вооружены и не стали бы равнодушно взирать на то, как опричники грабят их подворья и слободы.

Когда земские бояре исчерпали все средства, чтобы отвратить самодержца от его планов, тогда они прибегли к заступничеству наследника — милостивого государя. Царь объявил народу во время казней на Поганой луже, что оставил свое намерение разгромить Москву.

Царевич Иван старался следовать советам отца и хорошо усвоил свою роль. Ко времени тяжелой болезни государя в 1579 г. Иван Иванович пользовался большей популярностью, чем сам монарх.

К концу жизни Грозный стал быстро дряхлеть, тогда как его сын достиг «мужественной крепости» и, как «инрог, злобно дышал огнем своей ярости на врагов» (дьяк Иван Тимофеев). Царевич давно достиг зрелого возраста. Ему минуло 27 лет. Мужество наследника еще не подвергалось испытанию, но он прислушивался к мнению опытных воевод.

Полная пассивность Грозного прямым путем вела к военной катастрофе. Сознание этого все шире распространялось в русском обществе. Царь строго-настрого запретил своим воеводам вступать в сражение с неприятелем. Их бездеятельность давала возможность полякам и шведам завоевывать крепость за крепостью. Гарнизоны, брошенные на произвол судьбы, были обречены на истребление.

В источниках можно найти сведения о том, что наследник просил отца дать ему войско, чтобы идти на выручку осажденному гарнизону Пскова. Местный летописец записал известие, что храброго царевича отец «остнем поколол, что ему учал говорити о выручении града Пскова». Иностранные хронисты изложили эпизод с красочными подробностями. Гейденштейн утверждал, будто сын обвинил отца в трусости, имея в виду военные поражения. Когда Иван IV, по обыкновению, наслаждался видом сокровищ, наследник якобы объявил ему, что «предпочитает сокровищам царским доблесть, мужество, с которыми… мог бы опустошить мечом и огнем его владения и отнял бы большую часть царства».

Независимо от воли царевича его двор как магнит притягивал недовольных.

* * *

За полгода до кончины царевича в Польшу бежал родственник известного временщика Богдана Бельского Давид, который рассказал полякам, что московский царь не любит старшего сына и нередко бьет его палкой. Ссоры в царской семье случались беспрестанно по разным поводам. Деспотичный отец постоянно вмешивался в семейные дела взрослого сына. Он заточил в монастырь первых двух жен наследника — Евдокию Сабурову и Петрову-Соловую, которых сам же ему выбрал. Третью жену, Елену Шереметеву, царевич, возможно, выбрал сам: царю род Шереметевых был противен. Один из дядей царевны Елены был казнен по царскому указу, другой, которого царь называл «бесовым сыном», угодил в монастырь. Отца Елены Грозный всенародно обвинил в изменнических сношениях с крымским ханом. Единственный уцелевший дядя царевны попал в плен к полякам и, как доносили русские гонцы, не только присягнул на верность королю, но и подал ему предательский совет нанести удар по Великим Лукам. Боярская «измена» снова в который уже раз вползла в царский дом.

Последняя ссора царя с сыном разыгралась в Александровской слободе, где семья, как обычно, проводила осень. Однажды Грозный застал сноху — царевну Елену — в одной рубахе на лавке в жарко натопленной комнате. (По тогдашним понятиям женщина считалась вполне одетой только тогда, когда на ней было никак не меньше трех рубах.) Елена была беременна, но царь не ведал жалости. Он прибил сноху. От страха и побоев у царевны случился выкидыш. Она не доносила мальчика.

Иван Иванович пытался защитить жену. Он схватил отца за руки, тогда тот прибил и его. Эту сцену описал иезуит Поссевино, прибывший в Москву вскоре после похорон царевича. Ему стоило большого труда узнать подробности разыгравшейся трагедии. Один итальянец-толмач, находившийся в Слободе во время ссоры в царской семье, сообщил ему, что царевич был очень тяжело ранен посохом в голову у виска, от раны он и умер. Толмач слышал дворцовые пересуды, но насколько верными они были?

Англичанин Джером Горсей, имевший много друзей при дворе, описывает гибель наследника несколько иначе. По его словам, Грозный в ярости ударил сына жезлом в ухо, да так «нежно», что тот заболел горячкой и на третий день умер. Горсей знал определенно, что Иван Иванович умер от горячки и не был убит на месте смертельным ударом в висок. Горсею вторил осведомленный польский современник хронист Гейденштейн. Он утверждал, что наследник от удара посохом или от сильной душевной боли впал в падучую болезнь, потом в лихорадку, от которой и умер. Примерно так же описал смерть царевича русский летописец: «Яко от отца своего ярости прията ему болезнь, от болезни же и смерть…»

Какая из двух версий смерти царевича Ивана верна? Ответить на этот вопрос помогает подлинное царское письмо к земским боярам, покинувшим Слободу после совещания с царем 9 ноября 1581 г. «…Которого вы дня от нас поехали, — писал боярам Грозный, — и того дни Иван сын разнемогся и нынече конечно болен… а нам, докудово Бог помилует Ивана сына, ехати отсюды невозможно…»

Итак, роковая ссора произошла в день отъезда бояр. Минуло четыре дня, прежде чем царь написал письмо, исполненное тревоги по поводу того, что Иван-сын совсем болен. Побои и страшное нервное потрясение свели царевича в могилу. Он впал в горячку и, проболев 11 дней, умер. Отец от горя едва не лишился рассудка. Он разом погубил сына и долгожданного внука. Его жестокость обрекла династию на исчезновение.

По случаю гибели наследника в стране был объявлен траур. Царь ездил на покаяние в Троицу. Там он втайне от архимандрита призвал к себе келаря и, встав перед ним на колени, «шесть поклонов в землю положил со слезами и рыданьем». Царь просил, чтобы его сыну была оказана особая привилегия — поминание «по неделям». По монастырям и церквам распределены были богатые вклады на помин души царевича Ивана.

Будучи в состоянии глубокого душевного кризиса, царь совершил один из самых необычных в его жизни поступков. Он решил посмертно «простить» всех казненных по его приказу людей. Трудно сказать, тревожило ли его предчувствие близкой смерти, заботился ли он о спасении души, обремененной тяжкими грехами, или руководствовался трезвым расчетом и пытался разом примириться с духовенством и боярами, чтобы облегчить положение нового наследника — царевича Федора. Так или иначе, Грозный приказал составить Синодик опальных и велел учредить им поминание. На головы духовенства пролился серебряный дождь. Посмертная реабилитация опальных, самые имена которых находились многие годы под запретом, явилась актом не только морального, но и политического характера. Фактически царь признал совершенную бесполезность своей длительной борьбы с боярской крамолой. «Прощение» убиенных стало своего рода гарантией, что опалы и гонения больше не возобновятся.