Его худое лицо стало задумчивым.

– Это было задолго до твоего прихода, – начал он, – в первый сезон, когда я выступал со своей труппой. У меня едва хватило денег, чтобы заплатить за афиши и поднять занавес в первый вечер. После этого мы несколько месяцев балансировали на грани. В середине сезона посыпались неудачи: в одном городе два вечера подряд висел густой туман, в другом опасались гриппа, в третьем за две недели до нас выступала шекспировская труппа Харви Уилкинса. В четвертом оказалось, что предварительные продажи билетов шли из рук вон плохо, потому что никто не знал моего имени, а театр не был популярен, и я понял, что придется заплатить актерам, пока хватает денег, чтобы отправить домой хотя бы их, если не декорации. В тот вечер я застукал Реквика с бутылкой, но не стал распекать его – не хватило духа. Даже если бы он решил тогда надраться, я винил бы только себя. Но потом, во время представления, актеры и даже рабочие сцены, которые колесили с нами, приходили ко мне в гримерную по одному и по двое и говорили, что готовы поработать бесплатно еще три недели, если я считаю, что дела могут поправиться. Конечно, я ухватился за их предложение. Тут же установилась прекрасная, прохладная погода, мы посетили пару мест, где соскучились по Шекспиру, и все наладилось. Я даже смог выплатить долги по жалованью еще до окончания сезона. Лишь позже я узнал, что это Реквик подговорил их.

Гилберт Ашер посмотрел на меня. В его глазах стояли слезы, а губы немного дрожали.

– Сам бы я не смог этого сделать, – продолжил он, – потому что в первом сезоне труппа меня недолюбливала. Я ко всем придирался, жестоко высмеивал актеров и еще не научился просить о помощи в трудный момент. Но Билли Симпсон сделал то, чего не мог сделать я, хотя ему пришлось выпить для храбрости. Обычно он не лезет в карман за словом, как тебе известно, особенно если человеку нужен доброжелательный слушатель. Но, видимо, если от него требуется что-то особенное, ему необходимо выпить, чтобы прийти в нужное настроение. Хотел бы я знать…

Он умолк, выпрямился перед зеркалом, принялся развязывать галстук и коротко бросил мне:

– Брюс, тебе пора одеваться. Проведай потом Гатри, хорошо?

У меня в голове крутились довольно странные мысли. Я поспешил по железной лестнице в гримерную, которую делил с Робертом Деннисом, нанес грим и надел костюм Гильденстерна как раз перед тем, как явился Роберт: он исполнял роль Лаэрта, выходил на сцену поздно и мог не спешить в театр, когда мы ставили «Гамлета». Кроме того, мы старались проводить как можно меньше времени вместе в гримерной, хотя не подавали виду.

Прежде чем спуститься, я заглянул к Гатри Бойду. Его не оказалось на месте, но свет горел, а деталей костюма Призрака видно не было – поди не заметь этот большой шлем! – и я предположил, что он спустился раньше меня.

До представления оставалось чуть больше получаса. В зале горел свет, занавес пока не подняли, на сцене зажгли больше огней, актеров было еще немного. Я заметил, что Реквик снова сидит в кресле за своим столом и выглядит примерно так же, как и в любой другой вечер. Возможно, выпивка была случайным отклонением, а не признаком кризиса в труппе.

Я не видел смысла искать Гатри. Когда он рано надевает костюм, то обычно стоит где-нибудь в темном углу, желая побыть в одиночестве – и отхлебнуть из бутылки, быть может? вот в чем загвоздка! – или навещает Сибил в ее гримерной.

Я заметил, что Моника сидит на сундуке рядом с распределительным щитом: в этот момент там было светлее всего. Она выглядела бесплотной и в то же время цветущей в светлом парике Офелии и своем первом по ходу действия костюме – светло-зеленом. Вспомнив свое обещание, сгоряча данное Боссу, я подскочил к ней и прямо спросил насчет доски Уиджа. Я радовался, что мне есть о чем поговорить с Моникой, кроме пьес, и не заботился о ее душевном спокойствии так, как следовало.

Она была в очень странном настроении, одновременно оживленная и отстраненная, взгляд блуждал между далеким, близким и очень далеким. Мои вопросы совсем не беспокоили ее и даже, казалось, радовали, но она, похоже, и вправду не знала, почему так испугалась, когда доска назвала последнее имя. Оказалось, она впала в подобие транса, работая с доской, и закричала прежде, чем толком осознала причины своего испуга, а затем, по-видимому, отключилась на несколько секунд.

– Скажу вот что, Брюс: я больше не буду работать с доской… по крайней мере, когда нас всего трое.

– Звучит разумно, – согласился я, стараясь не выдавать своего восторга.

Моника перестала оглядываться так, словно ожидала того, кто не играет в пьесе и не должен находиться за кулисами, взяла меня за руку и сказала:

– Спасибо, что пришел так быстро после всего этого… Я выставила себя полной идиоткой, когда закричала.

Я собирался развить успех и сообщить ей, что все время думаю о ней и поэтому пришел так быстро. Но тут ко мне подбежал Джо Рубенс – за ним шествовал Босс в черном одеянии Гамлета – и сообщил, что в театре нет ни Гатри Бойда, ни его костюма Призрака. Нигде.

Более того, Джо раздобыл у Сибил номера детей Гатри и позвонил им. По одному телефону никто не ответил, по второму какая-то женщина, вероятно служанка, сообщила, что все ушли смотреть на Гатри Бойда в «Гамлете».

Джо уже надел громоздкую кольчугу Марцелла – из посеребренного плетеного шнура, – и я понял, что искать придется мне. Я бросился наверх, схватил шляпу, пальто, часы и был таков. Роберт Деннис, правда, успел догадаться о моей миссии и посоветовал начать с самых паршивых баров – пропустить стаканчик-другой.

Я отправился прочесывать близлежащие бары, как обычно, переживая из-за своих лодыжек. Я утешал себя тем, что если встречу в одном из них пьянствующего Призрака отца Гамлета, никто не обратит внимания на мой собственный костюм.

Я вернулся к началу представления и уже не беспокоился о том, как выглядят мои лодыжки. Я не нашел ни Гатри, ни кого-нибудь, кто видел бы здоровенного, надравшегося – скорее всего, ирландским виски – мужика в длинном плаще и старинных доспехах, быть может, с призрачным зеленоватым отсветом на лице.

За занавесом увертюра подходила к своему зловещему финалу, огни за кулисами были погашены, но в левой части сцены, откуда выходил и куда уходил Призрак, приглушенные голоса вели бурный спор. Пробежав через темную сцену перед зубчатыми стенами Эльсинора с синей подсветкой, по-прежнему в пальто и шляпе, я увидел Босса, Джо Рубенса и с ними Джона Маккарти. Он надел темный плащ поверх доспехов Фортинбраса, набросил сверху зеленую марлевку и был готов выйти в роли Призрака.

Рядом с ними стоял Фрэнсис Фарли Скотт в похожем облачении – без доспехов, но в просторном плаще, скрывавшем костюм короля, и в намного более эффектном, чем у Джона, шлеме.

Их силуэты были едва различимы в полуночном свете тусклых синих прожекторов. Кроме нас пятерых, я не увидел никого на этой стороне сцены.

Ф. Ф. с надрывом утверждал, что ему должны дать роль Призрака, а не только Клавдия, потому что он знает ее лучше Джона и еще – это очень важно – способен как следует подделать голос Гатри, ввести в заблуждение его детей и, возможно, сохранить их иллюзии насчет старика. Сквозь дыру в занавесе Сибил увидела их и всех вчерашних гуляк, а также новоприбывших. Они заняли всю середину второго, третьего и четвертого рядов, взволнованно переговариваясь и сияя от предвкушения. Гарри Гроссман, сидевший в зале, подтвердил это.