Тогда нормандцев встречали на женевских ярмарках; правда, им надо было пройти путь по Фландрии и Рейнской дороге. Ярмарка в Ланди, не устраивавшаяся после смут 1418 г., вновь открыла свои прилавки близ Сен-Дени в 1426 г.; она проводилась еще в 1428 г., а возможно, и в 1429 г. Доходы торгового порта Нейи в 1425 г. отдавали на откуп за 36 ливров, в 1426 г. — за 48 ливров, в 1427 г. — за 66 ливров, в 1428 г. — за 80 ливров. Конечно, это еще очень далеко от уровня 1410 г. — 320 ливров, — но оживление очевидно. В какой-то мере процветали также суконщики Сен-Ло или производители холста из Фужера; на наших кривых за много веков этот подъем выглядит небольшим всплеском, но те, кто переживал его, могли думать, что испытания кончились.

В сельской местности самые отчаянные храбрецы сделали первые попытки восстановить хозяйство, то есть отстроить дома, заново возделать поля, воссоздать поголовье скота. Это восстановление было очень робким, не выходило за рамки отдельных хороших земель и скоро окончилось неудачей. Но после него особо болезненно был воспринят развал 1430-х годов. После тех, кто повзрослел в 1380-х, еще одно поколение утратило свои иллюзии в 1430-х. Когда гроза минует, понадобится гораздо больше времени, чтобы каждый привык к мысли: к работе можно возвращаться на самом деле, а вкладывать деньги имеет смысл.

Вот что было в регионах, где каждый день ощущалась национальная драма, даже если не все переживали ее как национальную. Мрачный облик обескровленного Лангедойля депутаты Генеральных штатов Пуатье опишут в марте 1431 г.

Здесь люди Церкви и их бенефиции разорены и уничтожены, их дома разрушены и снесены… Купцы, привыкшие бывать на ярмарках и рынках, не смеют ездить по стране, чтобы торговать и вести дела своей торговли. Земледельцы не смеют и не могут ни держать скотину для пахоты, ни выводить ее на равнину, опасаясь за свою жизнь и боясь утратить последнее, что у них осталось.

Небезопасность

По мере удаления от долин Сены и Соммы, Луары и Вьенны обстановка несколько улучшалась. Но ненамного. Аквитания и Лангедок, так же как Овернь и Дофине, ощущали чувство небезопасности и бремя военных налогов, оставлявших мало средств желающим восстановить экономику. Ведь каждый год провинциальные или Генеральные штаты — бывало, что те и другие сразу — повышали косвенный эд и прямую талью, иначе говоря, налог, разорявший всех и пожиравший состояния, крупные и мелкие. В одном только 1425 г., в самый разгар краткого затишья, Карл VII потребовал 550 тысяч турских ливров от Лангедойля и 250 тысяч от Лангедока. Порт, находящийся в кризисе, — Ла-Рошель — должен был выплатить 14 тысяч ливров. От такой бедной аграрной местности, как Верхний Лимузен, требовали 13 тысяч. Для умеренного процветания это много.

Что касается чувства небезопасности, которое удерживало купца от того, чтобы колесить по дорогам, а крестьянина — от того, чтобы идти пахать, оно стало результатом слабости короля, политической неразберихи и нового появления солдат, оставшихся без дела. Столетняя война была не только войной между Францией и Англией.

В нее входили и чисто побочные конфликты, так же, однако, ослаблявшие страну и разорявшие казначейства. Даже когда эти конфликты не имели прямого отношения к противоборству суверенов, они были связаны с самой обширной сетью союзов или клиентел и втягивали в себя людей, участвующих также в других конфликтах. Все конфликты разрешались одинаково — при помощи сжигания деревень, обирания городов, грабежа купцов, роста налогов. Восстание племянника Григория XI относится к делам, которые не имели ничего общего с французской короной, но потрясали регион в течение жизни целого поколения.

Раймон Роже, граф де Бофор и виконт де Тюренн, просто-напросто добивался выплаты денег от должника своего дяди, когда в 1386 г. поднял оружие против папы Климента VII. На самом деле он хотел сорвать заключение союза между Святым престолом и прованской Анжуйской династией — союза, непосредственно угрожавшего некоторым из его крепостей, таким, как Сен-Реми или Ле-Бо. Он набрал рутьеров и создал угрозу для Авиньона. Несмотря на многочисленные договоры и солидные выкупы, Раймон де Тюренн и его люди почти пятнадцать лет разоряли Конта-Венессен и Западный Прованс. Правительство Карла VI попыталось навести порядок в сеньории папы, вмешался граф Жан III д'Арманьяк, и, наконец, появился Тюренн вместе со своим зятем Жаном Бусико, маршалом Карла VI, — они пришли осадить Авиньон во время борьбы за отказ от повиновения папе. Враждебность к герцогу Анжуйскому, поскольку тот был графом Прованским, в конечном счете сделала племянника Григория XI одним из проводников антипапской политики герцога Бургундского.

Точно так же в Лангедоке возродились стародавние конфликты между пиренейскими князьями. Известны мятежи Гастона Феба, графа де Фуа, претендовавшего одновременно на политическую автономию и на пост королевского наместника в Лангедоке при Карле V и его братьях. Граф де Пардиак и сир де Барбазан при Карле VI поссорились из-за нескольких земель в области Тулузы. Война вспыхнула и тогда, когда Аршамбо де Грайи — дядя капталя де Буша, побежденного при Кошереле, — в 1398 г. объявил о притязаниях на наследие графов де Фуа, на которое могла претендовать его жена. Еще в одной войне в 1403 г. граф Бернар VII д'Арманьяк, будущий хозяин Парижа, и его союзник граф де Пардиак столкнулись с графиней де Комменж.

Вследствие заката политической карьеры герцога Беррийского в 1411 г. столкнулись Жан де Грайи, граф де Фуа, королевский генерал-капитан милостью Иоанна Бесстрашного, и Бернар д'Арманьяк, мало склонный допустить, чтобы Лангедок попал в зависимость от Бургундии. Арманьяк в 1412 г. даже обратился к англичанам. Это был период, когда в Париже правили бургундцы, Иоанн Бесстрашный считался защитником короны Валуа, а значит, естественным врагом англичан. Ничего удивительного, что Фуа набирал рутьеров для борьбы с англичанами. Арманьяк, естественно, оказался на стороне противников этой политики.

Для лангедокского населения все это выражалось в нескольких словах: подати, небезопасность, грабежи.

Когда хозяевами королевства стали арманьяки, графа де Фуа в качестве генерал-капитана Лангедока сменил сын Бернара VII, виконт де Ломань. Арманьякская алчность проявлялась в Тулузе не меньше, чем в Париже, и поэтому население потянулось к бургундской партии, находило общий язык с Изабелла, торговалось о выгодных условиях присоединения. Лангедокские города оказались в руках Иоанна Бесстрашного на несколько дней раньше, чем Париж.

Граф де Фуа одержал победу — он оказался на стороне бургундцев как потомственный враг Арманьяка, точно так же как Сорбонна оказалась на стороне бургундцев из враждебности к Людовику Орлеанскому и папскому фиску. Сцепления в истории бывают непредсказуемы.

Тогда Жан I де Фуа обнаружил недюжинный политический талант. Далекий от того, чтобы мстить за старые обиды, он стал отстаивать общие интересы Лангедока. С 1418 г. он платил рутьерам за расформирование компаний Вместо того чтобы напасть с тыла на дофина, он добился от него титула наместника и генерал-капитана Лангедока и Гиени, потом вступил в соглашение с Альбре, Астараком и даже Арманьяком, чтобы оттеснить людей принца Оранского — крупного бургундского барона, — которые вели в Тулузе с лангедокскими Штатами переговоры, столь же непопулярные, как и требования его арманьякских предшественников. В 1419 г. восстание в Тулузе принесло победу партии графа де Фуа. Принц Оранский бежал. У правительства Карла VI, которое состояло из бургундцев, не было возможностей оспорить власть, фактически установившуюся в Тулузе: король подтвердил за Жаном де Фуа пост наместника, который последнему уже дал дофин. Для демонстрации щедрости к Лангедоку и Гиени даже добавили Овернь.