– Убили девушку!

Все последовали за ним на крышу. Невооруженным глазом Робин увидел какое-то столпотворение в Джерико, но лишь в телескоп заметил то, на что указывал стрелок.

Солдаты и забастовщики на баррикаде только что обменялись выстрелами, как объяснил стрелок. Обычно это не имело последствий – в городе постоянно звучали предупредительные выстрелы, после чего противники отступали обратно за баррикады. Как символично, как все это символично. На этот раз пуля сразила человека.

Через телескоп стало видно множество деталей. Жертва была юной белокожей блондинкой, причем красавицей, а кровь, вытекающая из ее живота, окрасила землю алым. На темно-серых булыжниках лужа выглядела как флаг.

Девушка была не в брюках. Обычно женщины на баррикадах носили штаны. На ней же была шаль и струящаяся юбка, в левой руке она еще сжимала опрокинутую корзину. Наверное, шла за покупками. Или возвращалась домой к мужу, родителям или детям.

Робин выпрямился.

– Кто…

– Не мы, – ответил стрелок. – Посмотрите на ее позу. Она стояла спиной к баррикаде. Это точно сделал не кто-то из наших.

Снизу донеслись крики, а над их головами просвистели пули. Испугавшись, они поспешили вниз, в укрытие.

Собравшись в подвале, они жались друг к другу, как перепуганные дети, только что совершившие какую-то шалость. Это была первая человеческая жертва на баррикадах, и она имела символическое значение. Черта пересечена.

– Все кончено, – сказала профессор Крафт. – В Британии началась война. Это нужно прекратить.

Они заспорили.

– Но не мы в этом виноваты, – возразил Ибрагим.

– Им плевать, что виноваты не мы, – сказал Юсуф. – Это ведь мы все затеяли…

– Значит, мы сдадимся? – спросила Мегана. – После всего? Просто остановимся?

– Мы не остановимся, – отрезал Робин, поразившись мощи собственного голоса, который словно шел откуда-то извне и больше напоминал голос Гриффина. Должно быть, это подействовало, потому что все притихли и повернулись к нему – испуганно, с ожиданием и надеждой. – В такие моменты и меняется течение. Ничего глупее они не могли сделать. – В его ушах стучала кровь. – Раньше весь город был против нас, понимаете? А теперь войска все изменили. Застрелили горожанку. И тут уже ничего не исправить. Разве теперь Оксфорд будет поддерживать армию?

– Если вы правы, – медленно произнесла профессор Крафт, – все скоро станет еще хуже.

– Вот и отлично. Пока держатся баррикады.

Виктуар наблюдала за ними с прищуром, и Робин понимал – она подозревала, что случившееся совсем не тяготит его совесть, он не расстроен, как остальные.

Так почему бы не признать это? Ему не стыдно. Ведь он прав. Эта девушка, кем бы они ни была, стала символом, доказательством, что ради выживания империя пересечет любую черту. Ну, давайте же, думал он, давайте, убейте еще кого-нибудь, залейте улицы своей же кровью. Покажите им свою суть. Покажите, что белый цвет кожи не спасет. Вот, наконец-то непростительное преступление с явным виновником. Эту девушку убили солдаты. И если Оксфорд хочет отомстить, у него был только один способ это сделать.

В тот вечер на улицах Оксфорда разразились настоящие бои. Стычки начались на окраине города, в Джерико, где пролилась первая кровь, и постепенно возникали все новые и новые очаги. Непрерывно палили пушки. Весь город не спал из-за воплей и бунтов, и Робин увидел на улицах больше людей, чем когда-либо мог себе представить, живя в Оксфорде.

Переводчики прилипли к окнам, высовываясь наружу в перерывах между выстрелами.

– Это безумие, – твердила профессор Крафт. – Полное безумие.

Безумие – не то слово, подумал Робин. В английском просто нет подходящих слов. Он припомнил древние китайские тексты, выражение, которым описывались сокрушительные перемены: 天翻地覆, тяньфаньдифу. «Рухнули небеса, и земля обрушилась сама на себя». Мир перевернулся с ног на голову. Британия проливала собственную кровь, Британия вырывала свою плоть, и после этого к прошлому возврата уже не было.

В полночь Эйбел вызвал Робина в вестибюль.

– Все кончено, – сказал он. – Мы почти в конце пути.

– В каком смысле? – спросил Робин. – Нам же лучше – они взбаламутили весь город, разве не так?

– Долго это не продлится, – сказал Эйбел. – Горожане рассержены, но они не воины. У них нет стойкости. Я такое уже видел. К утру они похромают домой. И мне только что сообщили, что на рассвете войска начнут стрелять в каждого, кто еще останется на улицах.

– А как же баррикады? – в отчаянии спросил Робин. – Они же до сих пор держатся…

– Мы отошли к последним рубежам. В наших руках осталась только Хай-стрит. Больше никто не притворяется цивилизованным. Они прорвут баррикаду, в этом сомнений нет, вопрос только когда. Мы – обычные гражданские, а они подготовленные вооруженные люди, которые в любую минуту могут вызвать подкрепление. История показывает, что, если дойдет до сражения, мы проиграем. Мы не собираемся повторять Петер- лоо[122]. – Эйбел вздохнул. – Иллюзия сопротивления не может длиться вечно. Надеюсь, мы выиграли для вас время.

– Полагаю, они будут счастливы наконец-то стрелять в вас по-настоящему, – сказал Робин.

Эйбел бросил на него печальный взгляд.

– Не очень-то приятно быть правым.

– Ну что ж. – Робин почувствовал прилив разочарования, но подавил его – несправедливо обвинять в таком развитии событий Эйбела, да и нечестно просить его задержаться, когда ему грозит неминуемая смерть или арест. – Тогда спасибо. Спасибо за все.

– Погодите. Я пришел не только сообщить, что мы вас покидаем.

Робин повел плечами и постарался произнести без обиды в голосе:

– Без баррикад все закончится довольно быстро.

– Я хотел сказать, что у вас еще есть возможность уйти. Мы начнем уводить людей, прежде чем начнется пекло. Несколько человек останутся для обороны баррикад, и это отвлечет войска, чтобы остальные успели добраться до Котсволдса.

– Нет, – ответил Робин. – Спасибо, но нет, мы не можем. Мы останемся в башне.

Эйбел поднял брови.

– Все?

То есть он хотел спросить: вы приняли решение за них? Вы хотите сказать, что все здесь готовы умереть? И он был прав, задавая этот вопрос, потому что Робин не мог говорить за всех семерых оставшихся в башне. Он вдруг понял, что понятия не имеет, каков будет их выбор.

– Я спрошу, – пристыженно ответил он. – И сколько времени…

– Около часа. Но лучше поспешите.

Робин собрался с духом, прежде чем подняться к остальным. Он не знал, как сказать им, что это конец. Робин боялся, что лицо его выдаст, покажет, что за призраком старшего брата по-прежнему прячется испуганный мальчуган. Ведь он втянул своих соратников в этот последний бой и теперь боялся посмотреть им в глаза, когда скажет, что все кончено.

Все собрались на четвертом этаже, прильнув к восточному окну.