— Дай мне грамоту, что я твой гонец, и все будет в порядке.

Набусардар достал из стола глиняную, скрепленную печатью табличку и протянул ее Нанаи.

— Этого достаточно, даже если тебя остановит царь. — И добавил: — Но все-таки будь осторожна.

Он проводил Нанаи до ворот.

Молча сжал ее горячие руки и еще долго — после того как она ушла — ощущал на ладонях их тепло и ласку — все, что осталось ему на долгие месяцы войны.

* * *

Бабилу, Город Городов, гордившийся начертанным на его знамени призывом: «Радуйтесь с богами!» — приуныл, поддавшись слабости и малодушию. Всемогущие боги оказались не в состоянии укрепить волю человека и рассеять его мрачные предчувствия. Небожитель Мардук, покоритель хаоса и покровитель мужества, не умел избавить людей от тревоги; растущему в их душах смятению он не смог противопоставить чувство уверенности и тем самым обрек их на томительное ожидание безрадостного будущего.

Людей вновь охватило безумие, словно вернулся знойный ава, месяц смерти, но, не в силах томиться взаперти, они высыпали на улицу, сходились небольшими группами, с боязнью выспрашивали друг друга о новостях. Тысячи нелепых предсказаний и лживых посул возмутителей спокойствия передавались из уст в уста. Слово волновало народ, как ветер море. Надвигалась буря, буря опустошительная.

Улочкой, на которой жили гребенщики, шел жрец, полы его длинного одеяния цеплялись за кусты винограда, увешанные тяжелыми розовыми гроздьями. Бритые лицо и голова его лоснились, громко стучали твердые сандалии, надетые на босу ногу.

Казалось, он не обращал внимания на встречных, которые судачили и сетовали, но вот, бросив украдкой взгляд на одну из группок, жрец вдруг остановился.

Говорила жена тупоносого мастера:

— Он потому такой сильный, что его вскормили волчьим молоком…

— Волчьим, молоком? — с удивлением повторяют слушатели.

А годовалый сынишка разносчицы Изибы, который ползет на животе за семенящим вразвалку голубем, вскидывает курчавую головку, точно понимая, о чем говорят взрослые, точно соглашаясь с тем, что от волчьего молока человек и в самом деле становится сильным.

— Святая правда, — щурится подмастерье, обтачивая буйволиный рог.

— мой брат грузит на пристани бочонки с оловом, которые отсылают в Индию, там ему такого порассказали…

— Гм! — делает большие глаза Села, переставая грызть тыквенные семечки. — А ну, выкладывай, что знаешь.

— А вот послушай: Кира вскормила волчица… Женщины ахнули.

Мастер хмыкнул, разинул рот и задумчиво постучал ногтем по щербатому зубу, недоверчиво покачав головой.

— Хозяин не верит, — обиженно бросил подмастерье. — А вот один грек из Коринфа говорил, что волчица зачала его от лесного бога, и один перс из Суз это подтвердил. Оттого Кир так могуч и непобедим. Он может угадывать чужие мысли, вызывать ураган, испепелять взглядом жилища.

Мурашки забегали по спинам слушателей, а Села прижалась спиной к стене:

— Ну, если правда это, пускай он угадает мои мысли и испепелит мое тело своим жаром…

— У тебя одно на уме, бесстыдница, — сплюнул подмастерье. — Вот погоди — испепелит тебя Кир… в геенне огненной…

Заложив руки за голову, Села потянулась, словно кошка.

Молодой корабельщик, сын перекупщика рогов, не сводил с нее жадного взгляда. Жилы на его загорелой шее вздулись.

— Села, — проговорил он не громко, охваченный волнением.

В ту же минуту Селу окликнула мать, желая ее предостеречь.

— Ха-ха! — Села в ответ показала жемчужные зубы.

Не дожидаться же ей со страхом в сердце и скорбью во взгляде прихода персидского властелина. Не страха и слез ждет она от жизни. Все свои мечты она поверяет наперснице-каморке, и та ее ни в чем ни разу не упрекнула — ее каморка под чахлым платаном, обрамленная гирляндами кровавых пионов, каморка, где стоит ее ложе, мягкое ложе из овечьих шкур…

Подмигнув корабельщику — дескать, как-нибудь наведайся ко мне, — огнеокая Села скользнула в калитку двора. Раззадоренный корабельщик тотчас последовал за нею, с трудом ступая непослушными дрожащими ногами по ее обжигающим следам. Но Села захлопнула дверь перед самым его носом и рассмеялась задорным молодым смехом.

— Наконец-то ушла, — с облегчением выдохнул подмастерье, — ей бы только зубы скалить… Теперь расскажу вам все по порядку.

Докончив зубец гребня из буйволиного рога, он начал:

— Да поразит меня богиня моря Сидури, да завлечет меня в подземное царство Иркалас, если я вру, что Кира произвела на свет волчица. Говорят, он даже на человека не похож. Тело заросло шерстью, вместо рук — лапы, а вместо пальцев — когти. Чудище, под стать могучему Сакану, богу пустыни и диких зверей!

— Ох, — простонала Изиба и, подняв с земли малыша, прижала к себе, словно укрывая от беды.

На лицах слушателей отобразился ужас, и только мастер-гребенщик ухмылялся про себя.

Он знал, что Кир — могучий царь, но знал также и то, что россказни о волчице — выдумка, пущенная в ход для одурачивания простаков. Как-то ранним утром в его мастерскую явился персидский купец с высоким коробом за спиной. Он скупил у него чуть ли не все гребни, отделанные жемчугом и тонкой резьбой, и щедро заплатил за них — золотыми персидскими монетами, горевшими на ладони, точно маленькие солнца. До поздней ночи просидел он в пустой мастерской, беседуя с хозяином. И когда месяц посеребрил зубчатые стены дворцов, речь зашла о Кире, могущественном правителе страны за Эламскими холмами, куда совершают паломничество пророки; они постятся и возвращаются, осененные высшей правдой, чтобы нести ее в народ.

Персидский купец тоже пришел оттуда и, словно златоустый пророк, повествовал о жизни Кира, начиная с самого его зачатия, когда будущий царь, подобно затерянному семени, пребывал во чреве Манданы, матери своей, и кончая тем днем, когда он, как и его отец Камбиз, стал властелином Анзана. Жизнь Киру дали Мандана с Камбизом. Мандана приходилась дочерью мидийскому царю Астиагу, а Камбиз — сыном персидскому князю Курушу из царствующей династии Ахеменидов.

— Кир — царский сын, ему на роду было написано властвовать.

Так говорил персидский купец, облокотясь на короб, при свете месяца, стража ночных небес, глядя в маленькие глазки гребенщика.

— Да только дед, царь Астиаг, невзлюбил внука.

— Неужто? — дивился мастер.

— То-то и оно.

— Гм…

— Перед тем как младенцу покинуть материнское лоно, лоно Манданы, Астиагу привиделся вещий сон.

— Вещий сон? — Хозяин придвинулся к рассказчику.

— Вещий.

— Гм…