— И все-таки врать полицейским не следует, — наставительно сказал я. — В любом случае они рано или поздно докопаются до истины. Это их работа. А тем, кто пытается сбить следствие со следа, придется несладко.

Хилдинг все еще прижимал к носу свой платок.

— Я пойду умоюсь, — сказал он.

Хилдинг вышел из комнаты, а я тем временем допил виски. Потом я встал, подошел к балконной двери и раздвинул шторы. Некоторое время я стоял и вглядывался в непроницаемую тьму, сомкнувшуюся вокруг дома. Внезапно из-за угла вынырнула машина и пронзила изгородь ярким светом фар. Сначала я подумал, что ошибся. Но тут же понял, что ни о какой ошибке не может быть и речи. Возле самой ограды мелькнула чья-то тень. Я снова задернул шторы и как ни в чем не бывало, вернулся на место. Между тем Хилдинг уже спустился по лестнице и вошел в комнату. Лицо у него было чистое.

— Не хочется поздно тащиться домой, — вздохнул я. — Можно у вас переночевать?

— Конечно, — кивнул он.

Он хотел уложить меня в комнате для гостей на втором этаже, но я сказал, что предпочитаю спать на диване в гостиной. Пока он ходил за одеялом и стелил мне, я поставил у окна ширму. Теперь меня никто не увидит.

— Что ты делаешь? — спросил он.

— Ничего. Просто меня раздражают любители подглядывать в чужие окна.

Я снял ботинки и пиджак.

— Найдется что-нибудь почитать?

Он принес мне книгу одного итальянца, какого-то Маккарелло. Ее перевела Марта. На титульном листе была дарственная надпись.

— Это все, что у меня от нее осталось, — вздохнул Хилдинг.

— И кое-какие воспоминания, надо полагать, — заметил я. — У человека редко остается что-либо, кроме воспоминаний. Только маленькая горстка воспоминаний. Но их зато никто не может отнять. В этом-то и заключается их прелесть.

— Да, в этот вечер я нес совершенно невероятный вздор.

Он пожелал мне доброй ночи и поднялся по лестнице наверх. Я слышал, как он прошел по комнате и лег в постель. Прочитав несколько страниц, я закрыл книгу. Переведена она была неплохо, и только. Я лежал и думал о Марте, которая сидела под умывальником и смотрела на меня. Я попытался хотя бы мысленно ее унизить. Ведь она была всего-навсего безалаберной легкомысленной бабой, которой каждый месяц был нужен новый мужик! Университетская шлюха! Но только весь ее облик почему-то противоречил моим словам. Я уснул уже под утро, так и не погасив свет.

Проспал я несколько часов, потом проснулся от холода. Одеяло я сбросил еще ночью, и оно горкой лежало на полу. Сначала я никак не мог сообразить, куда меня занесло, потому лежал и смотрел на люстру. Потом вдруг вспомнил, что я у Хилдинга. Часы между окнами показывали четверть десятого.

Я встал и потушил настольную лампу, которая горела всю ночь. Начал искать сигареты, но не нашел. Порывшись в пепельнице, извлек оттуда окурок, уселся в кресло и закурил. Было холодно и противно. Голова раскалывалась от боли. Я чувствовал себя совершенно разбитым. Ночь медленно отступала, и сквозь ширму уже проникал серый утренний свет. Докурив окурок до конца, я надел ботинки и пиджак, застегнул рубашку и затянул галстук.

Когда я стоял в передней и надевал пальто, на лестнице появился Улин.

— Ты уже встал? — спросил он таким тоном, словно я был его женой и мы прожили вместе по меньшей мере лет десять.

На нем был шелковый халат и туфли, волосы торчали дыбом, а лицо розовое, как у девушки. Нос немного припух.

— Как видите.

Он спустился еще на несколько ступенек. Потом остановился, опираясь на перила, и широко зевнул.

— У меня сегодня будет небольшая вечеринка.

— Я слышал. Все только о ней и говорят.

— Ну, их к черту!

Некоторое время он молча смотрел на меня, потом торжественно объявил:

— Я посвящаю ее памяти Марты.

Меня удивило, что после всех событий минувшей ночи он был как огурчик. Конечно, он производил впечатление не вполне нормального человека.

— Почему бы вам не помянуть ее наедине с собой? — спросил я. — Зажечь свечу, открыть бутылку вина и посидеть себе спокойно.

И я снова почувствовал безумную усталость, уже не знаю в который раз за эти сутки.

— Жду тебя вечером, — гнул свое Хилдинг. — Где-нибудь около восьми.

— Вам не кажется, что мы уже достаточно повеселились? — спросил и направился к выходу.

— Если надумаешь, можешь прихватить свою валькирию, — предложил он.

Я не ответил и закрыл за собой дверь.

Стояло промозглое серое утро. Небо висело совсем низко, едва не касаясь верхушек деревьев. Ветер был северный, злой и сырой. Я обошел дом и пробрался к изгороди. Землю покрывал толстый снежный ковер, и скоро мои ботинки и галоши были полны снега. Сад занимал довольно обширную территорию. В левом углу, если встать лицом к дому, рос густой кустарник. Я подошел к изгороди позади кустарника. Ночью выпало совсем немного снега, и я сразу заметил чьи-то следы. Они начинались возле просвета в углу изгороди и шли к тому самому месту, где я увидел кого-то в свете автомобильных фар. Теперь не оставалось никаких сомнений: ночью здесь кто-то был.

Я сел в автобус. Он был битком набит свежевыбритыми, пахнущими мылом нормальными людьми, которые вчера легли, как только потухли экраны их телевизоров, а сегодня встали около восьми и плотно позавтракали. И все они казались свежими и отдохнувшими.

Из автобуса я вышел у Йернбругатан, перешел Эфре-Слотсгатан и повернул в Гропгрэнд. Потом поднялся по лестнице, открыл дверь и вошел в прихожую. К зеркалу была по-прежнему прикреплена записка, которую я оставил уходя. В ней было написано, что я выйду прогуляться и вернусь через час. Я скомкал записку и бросил ее в пепельницу на телефонном столике.

Ульрика все еще спала. Некоторое время я стоял и смотрел на нее. Тут она проснулась и увидела меня.

Она была в чудесном настроении и непременно хотела поцелуй, и она его получила. А потом захотела кое-чего еще, но больше ничего не получила. Она прижалась ко мне и стала ласкать, но я сказал, чтобы она встала и сварила кофе. Уж если мне не дали поспать, то пусть мне хотя бы дадут кофе. Напившись кофе, мы еще немного полежали, а потом приняли ванну, и я почувствовал, как ко мне снова возвращается тепло и жажда жизни. Но продолжалось это недолго. Когда я снова вошел в комнату, голая Ульрика занималась гимнастикой. При этом она распахнула настежь балконную дверь. Я бросился ее закрывать, осведомившись, не хочет ли она получить воспаление легких. Закрывая балконную дверь, я увидел старика в окне на противоположной стороне улицы. Этот мерзавец стоял и смотрел на Ульрику. Когда старик увидел меня и понял, что праздник кончился, он тут же нырнул за штору. Однако Ульрика нисколько не смутилась.