— Все началось с халата, — заговорил отец Браун. — То была одна из лучших маскировок, что мне доводилось встречать. Когда вы видите в комнате человека в халате, то априори считаете, что он у себя дома. Я и сам так решил, однако потом начались странности. Когда Стрейк снял со стены пистолет, он рассматривал его на расстоянии вытянутой руки, как если бы хотел убедиться, что оружие не заряжено. Разумеется, он знал бы, заряжены его собственные пистолеты или нет. Меня насторожило, как он искал бренди, едва не опрокинув аквариум с рыбками. У человека, чей дом украшает такая хрупкая вещь, автоматически вырабатывается привычка ее обходить. Однако все это могло быть лишь плодом моей фантазии, главное же заключалось вот в чем. Он вышел из коридора с двумя дверьми: одна ведет в сад, другая — в комнату. Я решил, что это дверь в спальню, откуда он вышел. Взявшись за ручку, я обнаружил, что дверь заперта. Мне это показалось странным, и я заглянул в замочную скважину. Комната была совершенно пуста — ни кровати, ничего. Значит, Стрейк пришел не из этой комнаты, а с улицы. Когда я в этом убедился, то сложил для себя всю картину.

Бедный Арнольд Эйлмер, несомненно, спал наверху, да и жил, наверное, там же. Он в халате спустился по лестнице и вышел в дверь с красными стеклами. В конце коридора он увидел своего врага — во всем черном на фоне зимнего неба. Его взору предстал высокий бородатый человек в широкополой шляпе и просторном черном плаще. После он почти ничего не увидел. Стрейк бросился на него, затем задушил или зарезал — мы это узнаем по окончании следствия. Потом Стрейк, стоя в нешироком коридоре между вешалкой и старым буфетом и торжествующе глядя на последнего поверженного врага, совершенно неожиданно услышал в гостиной чьи-то шаги. Это я вошел в двустворчатое окно.

Дальше он действовал с невероятной быстротой и находчивостью. Он не только переоделся, но и экспромтом сочинил целую историю. Он снял шляпу и плащ, надел халат убитого, а потом проделал нечто ужасное, то, с чем до того момента мне не приходилось сталкиваться. Стрейк повесил тело на вешалку, как пальто. Накрыл его своим длинным плащом, заметив, что тот скрывает труп много ниже ступней, и надел на голову убитого широкополую шляпу. Это был единственный способ спрятать труп в узком коридоре с закрытой дверью, и задумка оказалась просто великолепной. Я сам прошел мимо вешалки и ничего не заметил. Думаю, что воспоминание о подобном моем неведении всегда станет вызывать у меня дрожь.

Он бы так все и оставил, однако я в любой момент по чистой случайности мог обнаружить тело. А висящий на вешалке труп вызвал бы вопросы. Поэтому Стрейк решился на смелый и рискованный шаг — самому все найти и объяснить.

И тут в его извращенном сознании и пугающе изобретательном мозгу родилась мысль о подмене, о полной смене ролей. Он уже принял на себя роль Арнольда Эйлмера. Почему бы не выдать мертвого врага за Джона Стрейка? Идея «перевертышей» должна была вызвать восхищение у человека со столь мрачным и резвым воображением. Она напоминала жуткий бал-маскарад, где заклятые враги переоделись друг дружкой. Вот только бал грозил обернуться пляской смерти, поскольку один из врагов был мертв. Именно поэтому я могу представить, как он себе это воображал и улыбался.

Отец Браун задумчиво смотрел прямо перед собой серыми глазами, которые только и привлекали внимание на его неприметном лице, когда он не моргал и не щурился. Затем он продолжал так же просто и вместе с тем серьезно:

— Все в этом мире от Бога, а более всего — разум, воображение, творческие способности. Сами по себе они — благо, и нельзя забывать их первоначало даже при приложении их во зло. Этот человек использовал во зло свой талант рассказчика. Он был одаренным сочинителем, вот только дар свой употребил для целей корыстных и злых — он обманывал людей выдуманными фактами, а не призванными развлекать выдумками. Начал он с того, что обманывал старого Эйлмера, выстраивая замысловатые оправдания себе и опутывая его паутиной продуманной до мельчайших подробностей лжи. Но даже это вначале не пошло бы дальше детских небылиц и сказочек, ведь ребенок может на полном серьезе утверждать, что он видел короля Англии или короля эльфов. Этот порок креп в нем, преобладая над всеми другими — как гордыня. Он все более и более гордился своими способностями сочинять новые истории, тщательно их продумывать и развивать. Именно это братья Эйлмеры имели в виду, когда утверждали, что Стрейк буквально околдовал их отца. Точно так же Шахерезада в «1001 ночи» заворожила своими сказками царя Шахрияра. Стрейк прожил всю жизнь с гордостью самовлюбленного поэта и сложной, но непревзойденной смелостью великого лжеца. Он всегда мог выдумывать сказочные истории, даже когда жизнь его была в опасности. А сегодня она висела на волоске.

Однако я уверен, что в этом деле выдумки доставляли ему не меньше радости, чем его темные дела. Он решил рассказать о том, что произошло на самом деле, но наоборот — выставить мертвого живым, а живого — мертвым. Он уже примерил на себя халат Арнольда Эйлмера, оставалось влезть в его тело и душу. Он смотрел на тело так, будто это его труп уже коченел на снегу. Стрейк растянул ноги и руки убитого в разные стороны, чтобы тот стал похож на стервятника, ринувшегося за добычей. Он облачил мертвеца в свои черные развевающиеся одежды и окутал его зловещим ореолом сказки о черной птице, которую можно сразить только серебряной пулей. Не знаю, то ли столовое серебро в буфете, то ли сверкавший за порогом снег навели его артистическую натуру на мысль о белой магии и белом металле, при помощи которых борются с темными силами. Но как бы то ни было, он воплотил эту мысль в жизнь со свойственной ему поэтичностью, и проделал это очень быстро, как человек практичный. Он завершил смену ролей, бросив труп на снег якобы как тело Стрейка. Он сделал все, чтобы представить Стрейка вездесущим парящим в воздухе хищником, гарпией с быстрыми крыльями и длинными, разящими насмерть когтями. Иначе как объяснить отсутствие следов на снегу? Эта его дерзкая игра воображения прямо-таки восхищает меня. Он обратил самое сильное противоречие в этом деле себе на пользу и заявил, что плащ Стрейка ему слишком длинен, и тот не ходил по земле, как простой смертный. Но при этом он смотрел на меня слишком уж пристально, и что-то мне подсказало, что он пытается осуществить чудовищный блеф.

Доктор Бойн задумчиво глядел на собеседника.

— К тому моменту вы уже докопались до правды? — спросил он. — По-моему, есть что-то странное и действующее на нервы в том, что касается свойств личности. Не знаю, что более чудно: догадаться сразу или же постепенно. Мне очень интересно, когда у вас зародились первые подозрения и когда вы убедились, что назвавшийся Арнольдом Эйлмером и есть Стрейк?

— Думаю, я действительно его заподозрил, когда телефонировал вам, — ответил отец Браун. — И на подозрения меня навели менявшиеся красные отсветы на ковре. Они то тускнели, то становились ярче, словно пятна крови, взывавшие о мщении. Отчего же они так менялись? Я знал, что солнце из-за туч не выходило, и подобное могло происходить лишь потому, что дверь в сад то открывали, то закрывали. Но если бы хозяин вышел и увидел своего врага, то сразу бы поднял тревогу. А крик и выстрел раздались лишь через некоторое время. Я начал догадываться, что хозяин выходил не просто так, он что-то готовил. Что до того, когда я окончательно убедился — тут все иначе. В самом конце я понял, что он пытался меня загипнотизировать и подчинить своей воле темной магией глаз и распевными интонациями голоса. Несомненно, именно так он воздействовал на старого Эйлмера. Но дело не в только в том, как он говорил, но и в том, что он говорил. В его философии и вере.