Таис ничего не хотела знать об удачах своего содержателя и его самого не хотела ни видеть, ни слышать, и общалась с ним только из вежливости.

— Таис, ты проснулась? — спросил Птолемей из-за двери.

— Подожди, я сейчас выйду, — отозвалась она со вздохом досады.

Ей не хотелось, чтобы он видел ее в постели, да и вообще, ее комната — это все, что у нее осталось. Она вышла, воспаленными глазами щурясь на яркий свет. В ней трудно было узнать прежнюю красавицу. С растрепанными стрижеными волосами, измученная, исхудавшая, опухшая от сна и слез, она походила на битую жизнью, рано состарившуюся беспризорную девочку-подростка. Ее некогда живое лицо, прекрасное непосредственной игрой эмоций, застыло в скорбной неподвижности, превратившись в трагическую маску. Она села в кресло, поджала ноги, как будто спрятавшись за ними.

— Мы не дождались тебя к завтраку.

Она кивнула, не глядя на него.

— Я привез тебе новые книги. — Птолемей знал, что другие подарки не интересуют ее вообще.

— Спасибо, — вяло ответила она.

— В гавани стоит корабль. Если ты хочешь, можешь совершить путешествие по Нилу, хоть до самой Александрии.

Таис вздрогнула и напряглась:

— Нет никакой Александрии.

Птолемей надолго замолчал, глядя на нее и раздумывая.

— Это для тебя ничего нет. Потому что ты не хочешь ничего. Не хочешь сделать усилие… встречное. Отталкиваешь всякую протянутую руку.

Таис возмущенно вскинула глаза и тут же опустила. Откуда в нем такая дерзость?

— Какую руку, мой милый? У тебя руки в крови.

— Да, чистые руки только у тебя, — спокойно и язвительно ответил Птолемей. — Ты одна — чистая, ты одна — преданная. Ты одна — любящая. Ты одна никому не сделала зла.

— Скажи еще, что я тебе испортила жизнь.

— Нет, ты мне не испортила жизнь. Я этого никогда не скажу, — устыдившись, совсем другим тоном продолжил он. — Но ты должна на что-то решиться. Ты… Посмотри, вокруг — мир и жизнь. Все — там. Ты должна это только увидеть… и захотеть в этом участвовать. Найти себе занятие по душе, новое содержание жизни, новые интересы. Все — там.

— Твой новый интерес — воевать с соратниками?

— Мой новый интерес — Египет, сильный, процветающий. Мой новый дом. Я принимаю новую жизнь. Как бы это ни было грустно, старой жизни больше нет.

— Как быстро все забыто.

— Поверь мне, это единственно правильный путь. Подумай, почему он не сказал — кому передать империю, а лишь с горькой усмешкой — «достойнейшему». Потому что некому. Нет достойного, нет, и я это понимаю. Нет никого, способного стать на его место, нет и не может быть. Ты что же думаешь, я совсем бесчувственный человек? Я любил его, очень, всегда. Я всю жизнь был рядом с ним — с удовольствием, с удовольствием… — По лицу Птолемея катились слезы. — Он давал мне чувство, что я участвую в великом деле, в творении истории, если хочешь. Годы с ним были лучшими в моей жизни, и как бы долго я ни прожил, они останутся лучшими, несравненными. Эти войны… Они, конечно, отодвинут все. Но люди такие инертные, они не способны воспринимать перемены так быстро, как мог Александр. Но я уверен, его посев даст плоды. Мы все еще здесь, и останемся здесь. Войны закончатся когда-то, и мы еще будем жить одним эллинским миром, восток и запад, так, как он этого хотел. — Птолемей отвернулся и вытер лицо. — Извини за грубые слова. Я понимаю, ты думаешь, я хочу очистить свою совесть. Конечно, тебе наплевать на мою запятнанную совесть. Все правильно… — Он снова утер слезы, которые не хотели прекращаться. — Может быть, я бы и хотел быть таким, как ты. Бескомпромиссным, стойким, бескорыстным… но — кишка тонка. (Так говорил Александр.) Я любил его, и я думаю — взаимно. — Он поднял не только интонацию голоса, отчего его высказывание оказалось похожим на вопрос, но и глаза.

Они в первый раз за долгое время посмотрели друг другу в глаза.

Великие боги, в его глазах эта несчастная сломленная женщина осталась такой же недоступной и желанной, какой была всегда.

— Извини за грубость, — проговорил Птолемей с раскаянием.

Таис едва заметно махнула рукой, и он покорно, как провинившийся раб, удалился из ее покоев.

Итак, Птолемей считал, что Александр любил его. Видимо, люди вкладывают в это понятие разное содержание.

Александр никого не любил так, как Гефестиона. В том числе и ее. Гефестион был его первой любовью, она — только второй… Все знали об этой любви, но, пока Гефестион не умер, никто даже не подозревал о ее глубине и силе. В том числе и она. Безмерная тоска Александра поразила всех, в том числе и ее. Вот так-то они все знали Александра, в том числе и она.

А любил ли царь Птолемея… По крайней мере, Александр относился к своим друзьям лучше, чем они того заслуживали. В этом был весь Александр — он не мелочился, он отдавал себя и свое хорошее отношение, не скупясь и не выясняя, стоит или нет. Стоит. Как царь — он был справедлив и великодушен. Как человек — щедр, благороден. Пытался сеять в душах своих соратников семена достоинства, братской любви и добра. Но успели ли они прорасти? Об этом не хотелось думать.

…Таис потерла лоб, виски. Посмотрела через окно на фонтан посреди двора, на увитый розами портик. Солнце стояло высоко и наполняло двор белым полуденным светом, который она когда-то любила. Сейчас солнцем, теплом и светом вместо Гелиоса стал Александр. Это новое солнце-Александр пришло к ней, зная, что она его любит.

Таис прошла босыми ногами по прохладным мраморным плитам гостиной, по теплым — портика и горячим — двора. Брызги воды в фонтане, преломляя солнечный свет, искрились, как тысячи бриллиантов. Она подставила руки под струи, полила себе на лицо, шею. Потом прошла по кружевной тени портика к столовой, где все еще сидели за неубранным столом Геро, Птолемей и чуть поодаль — Неарх. «Таис идет», — предупредил он и перебил разговор Птолемея и Геро.

— Она ненавидит меня, — жаловался ей Птолемей несколько минут назад.

— Ну почему же сразу ненавидит? — пыталась успокоить его спартанка.

— Всегда ненавидела.

— Нет, ненавидеть — никогда не было в ее правилах.

Птолемей сидел, повесив голову в состоянии полнейшего уныния. Он вообще-то редко показывал свои состояния, поэтому видеть его таким убитым было непривычно и жалко.

— Ты ожидаешь от нее слишком многого. Вспомни, как плоха она была еще несколько месяцев назад. Ты забыл, какой она была? — Геро положила руку ему на плечо.

Тот привалился к ней, как потерпевший кораблекрушение к спасительному обломку корабля. Геро бросила взгляд в сторону Неарха, ожидая от него помощи, но он молчал.

— Надо ждать и надеяться и благодарить судьбу, что она вообще в себя пришла. Как ты быстро привык к хорошему! Ты забыл, как она была в полубессознательном состоянии, не реагировала ни на что, не ела, не пила, кожа да кости? Или если приходила в себя, то так кричала, что это невозможно было выдержать?! Чудо, что вообще выжила! — рассерженно добавила она. — А ты — ненавидит… Чтоб ненавидеть, надо силы иметь, которых у нее нет. («Да и у меня их скоро не останется от такой жизни!» — подумала про себя Геро.)