Д'Эймон встал из-за стола, возбужденный, заметно встревоженный.

— Тогда я вынужден повторить то, что уже говорил: это безумие. Следует вернуться домой и разобраться с тем, что произошло в Играте. Вы нужны им там.

— Не очень, д'Эймон. Не буду себе льстить. Джиралд правит Игратом уже двадцать лет.

— Джиралд — предатель, и его следовало казнить как предателя, вместе с матерью.

Брандин посмотрел на него внезапно ставшими холодными серыми глазами.

— Зачем возвращаться к этому спору? Д'Эймон, я нахожусь здесь по определенной причине, и тебе она известна. Я не могу отказаться от мести: это подорвет самую основу моей личности. — Выражение его лица изменилось.

— Никто не обязан оставаться со мной, но я привязал себя к этому полуострову любовью, и горем, и моим собственным характером, и эти три вещи будут держать меня здесь.

— Леди Дианора могла бы поехать с нами! После смерти Доротеи вам понадобится королева в Играте, и она была бы…

— Д'Эймон! Достаточно. — Его тон решительно прекращал дискуссию.

Но канцлер был мужественным человеком.

— Милорд, — настаивал он с мрачным лицом, голос его звучал тихо и напряженно. — Если я не могу говорить об этом, и вы не хотите послать наш флот на встречу с Барбадиором, то я не знаю, что вам посоветовать. Провинции пока не пойдут сражаться за вас, мы это знаем. Им необходимо время, чтобы поверить в то, что вы — один из них.

— А у меня нет времени, — ответил Брандин со спокойствием, кажущимся неестественным после острого напряжения их спора. — Поэтому я должен сделать это немедленно. Дай мне совет, как это сделать, канцлер. Как мне им это показать? Прямо сейчас. Как заставить их поверить, что я действительно привязан к Ладони?

Вот так они подошли к этому, и Дианора поняла, что ее час наконец настал.

«Я не могу отказаться от мести: это подорвет самую основу моей личности». Она никогда не питала никаких иллюзорных надежд на то, что он по доброй воле снимет свое заклятие. Она слишком хорошо знала Брандина. Он не из тех, кто отступает или меняет свои решения. В чем бы то ни было. В этом его суть. В любви и ненависти, в определяющей его характер гордости.

Дианора встала. В ее ушах зазвучал прежний шелест волн, и если бы она закрыла глаза, то, несомненно, увидела бы тропу, уходящую вдаль, прямую и ясную, как лунная дорожка на море, ярко блестящую перед ней. Все вело ее туда, всех их вело. Он уязвим, беззащитен, но он никогда не повернет назад.

Когда она встала, в ее сердце расцвел образ Тиганы. Даже здесь, даже сейчас, образ ее родины. В глубине пруда ризелки было много людей, собравшихся под знаменами всех провинций, пока она спускалась вниз, к морю.

Она аккуратно положила ладони на спинку стула и посмотрела туда, где он сидел. В его бороде виднелась седина, и казалось, ее становилось все больше каждый раз, когда она ее замечала, но глаза оставались такими же, как всегда, и в них не было ни страха, ни сомнения, когда он ответил ей взглядом. Она глубоко вдохнула воздух и произнесла слова, которые как будто давно уже были ей подсказаны, слова, которые лишь ждали наступления этого момента.

— Я сделаю это для тебя, — сказала она. — Я заставлю их поверить тебе. Я совершу Прыжок за Кольцом Великих герцогов Кьяры, как это происходило перед войной. Ты вступишь в брак с морями полуострова, я свяжу тебя с Ладонью и с удачей в глазах всех людей, когда достану для тебя из морской глубины кольцо.

Она смотрела на него своими темными, ясными и спокойными глазами, произнеся наконец после стольких лет слова, что вывели ее на последнюю дорогу, что вывели на эту дорогу их всех, живых и мертвых, названных и забытых. Потому что, любя его всем своим разорвавшимся надвое сердцем, она солгала.

Дианора допила свой кав и встала с постели. Шелто раздвинул шторы, и она могла видеть темное море, освещенное первыми лучами восходящего солнца. Небо над головой было ясным, и едва виднелись знамена над гаванью, лениво колышущиеся на предрассветном ветерке. Там уже собралась огромная толпа задолго до начала церемонии. Множество людей провели ночь на площади в гавани, чтобы захватить место поближе к молу и увидеть, как она нырнет. Ей показалось, что один человек, крохотная фигурка на таком расстоянии, поднял руку и показал на ее окно, и она быстро шагнула назад.

Шелто уже выложил одежду, которую ей предстояло надеть, ритуальную одежду. Темно-зеленую, для спуска к воде: верхнее платье и сандалии, сеточку, куда будут убраны волосы, и шелковую нижнюю тунику, в которой она будет нырять. Потом, когда она вернется из моря, ее будет ждать другое платье, белое, богато расшитое золотом. На тот момент она должна стать невестой, вышедшей из моря, с золотым кольцом в руке для короля.

После того, как она вернется. Если она вернется.

Ее просто изумляло собственное спокойствие. Ей облегчало дело то, что она не виделась с Брандином с утра вчерашнего дня, как предписывалось обычаем. И еще то, какими четкими казались все образы, как плавно они привели ее сюда, словно она ничего не выбирала и ничего не решала, только следовала по пути, определенному где-то в другом месте и давным-давно.

Облегчало, наконец, то, что она поняла и приняла в глубине души с уверенностью: она рождена в таком мире, в котором ей не суждена цельность.

Никогда. Это не Финавир и ни одно из подобных ему сказочных мест. Это единственная жизнь, единственный мир, который ей доступен. И в этой жизни Брандин Игратский пришел на этот полуостров, чтобы создать королевство для своего сына, а Валентин ди Тигана убил Стивана, принца Игратского. Это произошло, и ничего нельзя изменить.

И из-за этой смерти Брандин обрушился на Тигану и ее народ и вырвал их из известного прошлого и из еще не открытых страниц будущего. И остался здесь, чтобы это навсегда стало правдой — чистой и абсолютной — ради мести за сына. Это произошло тогда и происходило сейчас, и это необходимо было изменить.

Поэтому Дианора пришла сюда убить его. От имени своего отца и матери, от имени Баэрда, своего собственного, всех погибших и погубленных людей ее родины. Но на Кьяре она открыла, с горем, и болью, и радостью, что острова действительно представляют собой отдельный мир, что здесь все меняется. Она давно уже поняла, что любит его. А теперь, с радостью, болью и изумлением, она узнала, что и он ее любит. Это все произошло, а она пыталась это изменить и потерпела неудачу.

Ей не была суждена жизнь цельного человека. Теперь она это ясно видела, и в этой ясности, в окончательном прозрении Дианора нашла источник своего спокойствия.

Ей, Дианоре ди Тигана брен Саэвар, дочери скульптора; черноволосой и темноглазой девочке, долговязой и некрасивой в юности, серьезной и мрачной, но изредка остроумной и нежной, суждено изменить мир.

Она не стала есть, хотя и позволила себе выпить кав — последняя уступка долголетней привычке. Она не считала, что это нарушает какие-то обычаи. И еще знала, что это, в сущности, не имеет значения. Шелто помог ей одеться, а потом, молча, старательно собрал и заколол ее волосы, убрав их под темно-зеленую сеточку, которая не даст им падать на глаза, когда она нырнет.