И — небо…

Небо здесь было темное. Освещалось оно, подсвечивая и весь ниже лежащий мир, яркой мерцающей зеленовато-белой вспышкой, более яркой, чем солнце, которая, бешено ветвясь, вилась, как молния, из одного конца неба в другой — как белый шрам на темной поверхности неба.

Собственно, это и была молния, дошло вдруг до Тени. Молния, которая застыла в одном-единственном моменте времени, растянувшемся на веки вечные. Свет, который она давала, был резким и безжалостным: он вымывал из лиц любые другие цвета, кроме белого, а глазницы превращал в темные впадины.

Это и был момент бури.

Момент, когда сдвигается парадигма, — и это он тоже почувствовал. Старый мир, мир безбрежных просторов, нескончаемых ресурсов и столь же бескрайнего будущего, столкнулся с чем-то иным — с разветвленной энергетической сетью, сетью уникальных точек зрения, водоворотов силы.

А люди верят, подумал Тень. Вот для чего здесь нужны люди. Они верят. А потом они перестают принимать на себя ответственность за то, во что верят; они не утрачивают способности воображать, представлять себе самые разные вещи, но только перестают доверять плодам собственного воображения. Люди населяют эту тьму призраками, богами, электронами, сказками. Люди воображают, и люди верят: и только из-за этой веры, мощной и твердой как камень, все на свете обретает плоть и кровь.

Вершина горы представляла собой арену: это он понял сразу. И по обе стороны арены собрались и изготовились к битве враждующие армии.

Они были слишком велики. Здесь, за сценой, вообще все на свете выглядело гипертрофированно большим.

В этом месте собрались старые боги: боги с кожей коричневой, как у старых грибов, розовой, как мясо цыпленка, и желтой, как осенние листья. Были среди них совершенно безумные, были и вполне вменяемые. Тень узнал старых богов. Он уже был знаком либо с ними самими, либо с другими, похожими на них. Здесь были ифриты и пикси, великаны и карлики. Он увидел женщину, с которой виделся в темной спальне на Род-Айленде, увидел шевелящиеся на змеиный манер зеленые завитки ее волос. Он увидел Маму-джи, которая была на карусели: на руках у нее была кровь, а на губах — улыбка. Он знал их всех до единого.

Новых он тоже узнал, сразу.

Вот персонаж, который когда-то был железнодорожным бароном, в допотопном костюме, с цепочкой от часов через весь живот, от одного жилетного кармашка к другому. У него был вид человека, который знавал в своей жизни гораздо лучшие времена. Морщины у него на лбу ходили ходуном.

Вот огромные серые боги аэропланов, держатели акций давней мечты человечества о летательных аппаратах тяжелее воздуха, во всех ее вариациях.

Вот боги автомобилей: могучие ребята с серьезными лицами, с потеками крови на черных перчатках и хромированных зубах: получатели ежедневных человеческих жертвоприношений, масштабы которых не снились даже ацтекам. Но и у них вид был не слишком уверенный в себе. Мир меняется каждую минуту.

Вот те, чьи лица — размытые фосфорические пятна: они тихо светились, будто жить могли только при своем же освещении.

Тени стало жалко их всех.

В этих, новых богах, не было излишней самонадеянности, не было в них и особой агрессии. И Тень это видел. А страх в них тоже был.

Они боялись, что если вдруг утратят возможность идти в ногу с изменяющимся в движении миром, который они ежечасно переделывают, перекраивают, перестраивают и переоформляют в соответствии с логикой собственного воображения, их тут же отправят на свалку.

Каждая из сторон встретила другую со всей подобающей доблестью. Для каждой из сторон на противоположной были бесы, монстры, демоны, проклятые изначально.

Тень понял, что первая схватка уже состоялась. На камнях была кровь.

Теперь они перестраивались и готовились к настоящей битве: к войне взаправду. Что ж, значит, либо сейчас, любо никогда, решил он. Если он прямо сейчас не перехватит инициативу, потом будет поздно.

В Америке все, что происходит, продолжается во веки вечные, услышал он голос, и голос этот пришел откуда-то из глубин его же собственного сознания. 1950-е длились тысячу лет. Времени у тебя навалом, столько, сколько тебе потребуется.

Походкой, которая была отчасти небрежной, а отчасти — продуманно — нетвердой, Тень вышел на самую середину арены.

Он чувствовал, что все глаза сейчас смотрят только на него: глаза и те штуки, которые на самом деле не были глазами. Его передернуло дрожью.

Бизоний голос в глубине сознания сказал: Хороший выход, так держать.

Тень подумал: Ну еще бы, мать твою. Я между прочим только сегодня утром воскрес из мертвых. После этого все остальное мне — как два пальца об асфальт.

— Вот что я хочу вам сказать, — заговорил Тень, глядя прямо перед собой, обычным, безо всякой помпы голосом. — Никакая это не война. И в качестве войны никогда и не планировалась. И если вам кажется, что это война, значит, вы себя обманываете.

Он услышал поднявшийся с обеих сторон ропот. Значит, сразу впечатления ему ни на кого произвести не удалось.

— Мы сражаемся за то, чтобы остаться в живых, — промычал минотавр с одной стороны арены.

— Мы деремся за право на существование, — выкрикнул рот, прорезавшийся вдруг в колонне фосфорического дыма, с другой ее стороны.

— Это не самая правильная страна для богов, — сказал Тень. В качестве вводной фразы, этой, конечно, было не равняться с Друзья, римляне, соотечественники[135], ну да ладно, сойдет. — Наверное, каждый из вас это уже понял, всяк на свой лад. До старых богов здесь никому нет дела. Новых придумывают так же быстро, как потом забывают про них ради какой-нибудь новой большой идеи. Так что тебя либо игнорируют с самого начала, либо ты живешь и боишься, что завтра можешь выйти в тираж, — или же рано или поздно устаешь жить в полной зависимости от переменчивых и прихотливых человеческих настроений.

Ропот стал тише. Ему удалось сказать хоть что-то, с чем они были согласны. Теперь, когда они были готовы его слушать, можно было начинать рассказывать им всю эту историю.

— Жил-был бог, который прибыл сюда из дальних стран, и чья власть, чье влияние постепенно сходили на нет по мере того, как увядала людская вера в него. Это был бог, который черпал свою силу из жертвоприношений, из чьей-то смерти, а в особенности — из войны. Смерть тех, что пали на войне, посвящалась ему — и целые поля сражений давали ему когда-то, в прежних местах обитания, силу и средства для поддержания жизни.