Однако пьеса быстро стала знаменитой по причине, никак не связанной с нацистским блеском и мишурой. Благодаря ее разрекламированности она стала широко известным символом отношения нацистов к культуре. Люди обращали внимание, либо после посещения спектакля, либо после прочтения отзывов о нем в прессе, что один из главных персонажей, Фридрих Тиман (Фейт Харлан), отрицал все интеллектуальные и культурные идеи и представления, споря в ряде сцен со студентом Шлагетером о том, что их следует заменить вопросами крови, расы и жертвы во имя нации. В ходе одного такого спора Тиман говорил: «Когда и слышу слово „культура“, я снимаю свой браунинг с предохранителя!»[965] Для многих культурных немцев это стало итоговым выражением отношения нацистов к искусству, и сама фраза быстро разошлась в народе, совершенно вырвавшись из изначального контекста. Вскоре ее стали часто приписывать разным лидерам нацистов, в первую очередь Герману Герингу, и по ходу упростили до более цепкой, недостоверной, но часто повторяемой фразы: «Когда я слышу слово „культура“, я достаю свой пистолет!»[966]

I

Самый известный философ последних лет Веймарской республики, Мартин Хайдеггер, заработал свою блестящую репутацию как мыслитель в первую очередь благодаря публикации в 1927 г. масштабной работы «Бытие и время», трактата по фундаментальным философским вопросам, таким как смысл существования и природа человечности. Сложные для понимания, часто выраженные раздражающе абстрактным языком рассуждения, в которых использовался феноменологический метод его учителя и предшественника на посту заведующего кафедрой философии во Фрайбургском университете Эмунда Гуссерля, касались вопросов, волновавших философов со времен античной Греции. Этот трактат сразу получил статус классического. В последующие годы мысли Хайдеггера оказали значительное влияние на французских экзистенционалистов и других последователей. Однако пессимистический настрой Хайдеггера в тот момент скорее отражал постепенный отход философа от католического мировоззрения и обращение к стилю размышлений, более характерному для протестантства. В частности, Хайдеггер в последние годы Веймара начал верить в необходимость обновления жизни и мышления в Германии, наступления нового века духовного единства и национального освобождения. К началу 1930-х он стал думать, что нашел то, что искал, в национал-социализме[967]. Хайдеггер уже установил не афишировавшиеся контакты с главными фигурами в Национал-социалистическом союзе немецких студентов Фрейбурга в 1932 г. Он совершенно не имел опыта в управлении университетом, но, по мнению небольшой группы нацистов среди профессуры, именно Хайдеггер был главным претендентом на должность ректора после прихода нацистов к власти. Он выражал и академический престиж, и определенные политические убеждения, благодаря чему вполне мог заменить либерального профессора Вильгельма фон Мёлендорффа, который должен был вступить в эту должность в апреле 1933 г. Страстно желавший занять эту должность Хайдеггер начал переговоры с недавно нацифицированным Министерством образования Бадена, а Мёлендорфф, на которого обрушилась волна грязи и клеветы в местной и региональной прессе, был вынужден отказаться от своих притязаний. Нацистские профессора представили кандидатуру Хайдеггера, и под давлением изнутри и снаружи университета он был избран ректором 21 апреля 1933 г. практически единогласно. В действительности из всего профессорского состава, насчитывавшего 93 человека, его не поддержали лишь 12 человек, которые были евреями. Однако им не позволили высказать свое мнение, потому что по закону от 7 апреля нацистский рейхскомиссар в Бадене, региональный лидер Роберт Вагнер, приказал уволить их как «неарийцев»[968].

27 мая Хайдеггер выступил со своей инаугурационной речью в качестве ректора. Обращаясь к собравшимся профессорам и высокопоставленным нацистам, он объявил, что «„академическая свобода“ больше не будет основой жизни немецких университетов, поскольку такая свобода не была подлинной, ибо имела исключительно негативный характер. Она означала отсутствие заинтересованности, произвольность суждений и мнений, отсутствие мотивов к действию или бездействию». Он сказал, что для университетов наступило время найти свое место в немецком обществе и играть свою роль в исторической миссии, которую оно теперь выполняло. Немецкие студенты показывали путь. Речь Хайдеггера была переполнена обращениями к принципу лидерства. В самом первом предложении он заявил аудитории, что взял на себя «духовное лидерство над этим университетом», и использовал псевдофеодальный термин «свита» для обращения к студентам и другим сотрудникам, так же как в то время делали лидеры нацистов в сфере трудовой занятости и рабочих отношений. Учитывая такие понятия, которые использовал новый ректор университета, стало понятно, что академическая свобода, как бы ее ни определяли, определенно стала делом прошлого[969]. Чтобы символически подчеркнуть это, в конце церемонии пришедшие профессора и гости спели Песню Хорста Весселя, текст которой был предусмотрительно распечатан на обороте программки вместе с инструкцией, гласившей, что правую руку следовало выкинуть вперед на четвертом куплете, а исполнение должно завершиться восклицанием «Да здравствует Победа!» («Зиг хайль!»)[970].

Хайдеггер вскоре приступил к подчинению своего университета. Формально присоединившийся к нацистской партии при массовом стечении народа 1 мая, в День национального труда, теперь он устанавливал принцип лидерства в университетской администрации, игнорируя или не давая слова демократическим и представительным коллегиальным органам. Он также приложил руку к созданию нового баденского закона, который утверждал ректора неизбираемым «вождем» университета на неограниченный период времени. Вскоре он обратился в Министерство образования Бадена с предложением о том, что «мы должны теперь направить все свои силы на то, чтобы привить миру образованных людей и ученых новый национальный политический дух. Это будет не простая борьба. Да здравствует Победа!»[971] Хайдеггер донес на своего коллегу, химика Германа Штаудингера, в правительство земли, представив ложные обвинения, и всячески содействовал политической полиции в расследовании, хотя в конечном счете полиция осталась неубежденной, и Штаудингер, заявлявший о государственной важности своей работы, остался на своем посту. Хайдеггер также с радостью провел увольнение евреев среди университетского персонала с единственным исключением для всемирно известного филолога Эдуарда Френкеля, который все равно оказался уволенным, и для профессора химии Дьедря Хевеши, человека с большими связями за рубежом и получателя крупных исследовательских грантов из Фонда Рокфеллера, который оставался на работе вплоть до отъезда в Данию в следующем году. Среди тех евреев, которым пришлось разорвать свои отношения с университетом, был личный ассистент Хайдеггера Вернер Брок и его учитель Эдмунд Гуссерль, хотя и нет оснований верить расхожей истории о том, что Хайдеггер лично подписал приказ, запрещавший Гуссерлю доступ в университетскую библиотеку. Националист и патриот, потерявший сына на поле боя в Первую мировую войну, Гуссерль считал себя личным другом Хайдеггера и был глубоко оскорблен таким обращением. «Только будущее сможет рассудить, что было правильным в Германии в 1933 г., — писал он 4 мая, — и кто был истинным немцем: те, кто принимал более или менее мифическо-материалистические предрассудки того времени, или те немцы, чистые сердцем и разумом, наследники великой Германии прошлого, традиции которой они почитали и продолжали»[972]. Когда Гуссерль умер в 1938 г., Хайдеггер не пришел на его похороны[973].