– Мы уже так давно живем в Бергене, – сказал он, – город словно исчерпал себя.

– Это ты мне говоришь?! – воскликнул я. – Я тут вообще охренеть сколько прожил – семь лет!

– Ты так говоришь, как будто тебя неволят тут жить. Перебирайся в Осло и Тонью с собой бери.

– Ни за что. Говори про Берген что хочешь, тут, может, ничего особо и не происходит, но зато это и не центр.

– Нет, конечно. Но самое главное-то происходит как раз в центре!

– Вот именно. И мне туда не надо.

– А, значит, будешь сидеть на отшибе, как непризнанный гений?

– Гений – это ты загнул… Но ты поезжай. Как сказал Эйнар Фёрде, незаменимых людей – полное кладбище.

– Чего с тобой сегодня такое?

– Я совершенно серьезно. «Лемминги» только начали раскручиваться.

Туре развел руками.

– Это жизнь, – сказал он, – не могу же я тут тухнуть только потому, что тебе так хочется.

– Да, в сущности, ты прав.

Он написал и сдал курсовую, дал мне почитать рукопись романа, который в целом был готов к печати; я прочел его, дал несколько советов, которые он принял с благодарностью, однако исправлять ничего не стал, и в один прекрасный день я проводил их обоих, Туре и Ингер, отправившихся на новую квартиру в Осло. Я все равно езжу через горы, навещая Эспена, – теперь можно заодно и к Туре заглядывать. А моя жизнь – здесь, в Бергене, вместе с Тоньей.

* * *

За три недели до свадьбы мне позвонил отец. Сказал, что приехать не получится. Бабушка болеет, дорога долгая, он не может подвергать бабушку такому испытанию.

– Поэтому ничего не выйдет, Карл Уве, – сказал он.

– Но это же моя свадьба!

– Да пойми ты, не могу я. Бабушке совсем худо, и… Нет, сейчас мы до Молде просто не доедем.

– Ты мой отец! – возмутился я. – Я твой сын. Я женюсь. Ты не имеешь права не приехать. – Я заплакал.

– Имею, – сказал он. – Я не приеду, и точка.

– Ты ничем не отличаешься от своих родителей, – сказал я, – они тоже не были на твоих свадьбах. Ни на первой, ни на второй. И ты со мной что, так же поступишь?

– Хватит, я не намерен это слушать. – Он бросил трубку.

Я плакал как никогда прежде, обуреваемый чувствами, я согнулся пополам, стоя посреди комнаты, рыдания накрывали меня волна за волной. Я сам этого не понимал, я не ожидал, что его присутствие на моей свадьбе для меня так важно, я этого даже представить себе не мог, но, значит, да, это было важно; я надел солнечные очки и вышел в город, чтобы отвлечься. Я проплакал всю дорогу до автовокзала, светило солнце, и улицы полнились народом, однако я был словно отъединен ото всех и заключен внутри самого себя, а когда там все улеглось и я зашел в кафе при отеле «Терминус», то уже ничего не понимал. Если рассуждать спокойно и отстраненно, то это хорошо, что его не будет. На самом деле его приезд меня смущал, в глубине души я не желал видеть его ни на свадьбе, ни вообще в моей жизни. А тут он сообщает, что на свадьбу не приедет, и я рыдаю.

Поди уразумей, думал я, измученный слезами, сидя в красивом, просторном и почти пустом кафе, открытом еще в 1920-м, и глядя на маленький кофейник, когда с его носика сорвалась капля и упала на белую скатерть, которая с жадностью ее впитала.

* * *

Через несколько дней мы уехали в Молде. Хотя свадьба была скромной, дел все равно предстояло немало. Организовать катер до острова, заказать еду и уладить практические моменты, сочинить речь и научиться танцевать вальс, эти две вещи меня особенно страшили. После того как все улеглись, я включил Эверта Тоба и, сжимая в объятьях подушку, считал шаги и думал о дедушке. Костюм мне купила мама, оливкового цвета, мы нашли его в Бергене. Платье Тонья выбрала простое, кремово-белое.

Час настал, мы поехали в зал бракосочетаний, я волновался, казалось, у меня все схвачено, но, когда Морд и Ингунн поздравили меня, я понял, что нет, ничего не схвачено, поскольку вдруг заплакал. Я и сам не понимал почему и только сдерживался как мог.

Мы сказали друг дружке «да», и в глазах у нас обоих стояли слезы. После все гости спустились на пристань, где ждал катер. Нас фотографировали, нам подали ужин, я произнес речь, Ингве, мой шафер, произнес речь, отец Тоньи произнес речь, мама произнесла речь. День выдался солнечный, мы танцевали возле ресторана, мне было радостно и грустно: Тонья так счастлива, а я ее не стою.

В свадебное путешествие мы поехали в Англию, на этом настоял я, Тонья предлагала провести медовый месяц где-нибудь на юге, в пляжном отеле, где все просто, но я и слышать не желал, поэтому мы отправились на автобусе из Лондона в Корнуолл – я ездил туда в шестилетнем возрасте, но все забыл, – а затем неделю колесили по побережью из городка в городок, останавливались в маленьких грязных отелях, только один попался роскошный и как раз такой романтический, как мечталось Тонье, с террасой, откуда открывался вид на море, и шампанским, которое ждало нас в номере; мы гуляли по скалистому берегу, ужинали в ресторанах, я в костюме, она в белом платье, мы – молодожены, официанты знали об этом и особенно пеклись о нас, я краснел и ерзал, смущенный общим вниманием, в костюме мне было неуютно, я в нем чувствовал себя придурком, неспособным отвлечься от мелочей и проникнуться главным. Тонья, спокойная и красивая, не понимала этого моего свойства, ей только предстояло его понять.

* * *

По возвращении мы переехали в другую квартиру, в Саннвикене, напротив церкви, состоящую из длинной гостиной, объединенной с кухней, и спальни; в отличие от коллективного жилья и обычных квартир, где я успел пожить за последние семь лет, эта выглядела достойно. Она была нам не по карману, и все же мы ее сняли. Мне там нравилось, особенно вид на церковь и деревья вокруг.

* * *

В конце августа мы поехали к маме, я и Ингве выкрасили ей дом. Зашел Хьяртан, сказал, что у него кое-что сочинилось, и хотя ему уже много раз отказывали и особых надежд питать не приходится, он все равно раздумывает, не отправить ли рукопись в издательство «Октобер». Что я посоветую?

Отправляй, конечно, ты прекрасно пишешь.

Хьяртан писатель. Эспен писатель. Туре писатель. А вот я никакой не писатель, я студент и смирился с этим и изо всех сил стараюсь соответствовать. Рано утром я