Сражение длилось три часа. Арьергард армии творил чудеса героизма. Убедившись, что противник ускользает от него, и понимая, что устали и его собственные войска, генерал Мелас приказал трубить отбой. Он обосновался на левом берегу Адды вблизи деревень Имаго, Горгонцола и Кассано. Поле боя, где мы оставили две тысячи пятьсот убитых, сто орудий и двадцать гаубиц, было за ним.

Вечером Суворов пригласил к себе на ужин генерала Бекера. На вопрос, кто взял его в плен, Бекер ответил, что это был молодой офицер полка, первым вступивший в Поццо. Суворов велел разузнать, что это за полк, и ему доложили, что Семеновский. Тогда фельдмаршал приказал выяснить имя молодого человека. Спустя несколько минут ему доложили, что это был подпоручик Федор Ромайлов. Он лично доставил Суворову шпагу генерала Бекера. Суворов оставил его ужинать вместе с пленником.

На другой день Федор писал своему покровителю:

«Я сдержал слово. Теперь я поручик, и фельдмаршал Суворов испросил для меня у государя орден Святого Владимира».

28 апреля Суворов вступил в Милан. Моро отошел за Тичино. На всех стенах города можно было прочесть характерную для русского героя прокламацию:

«Победоносная армия римского императора находится здесь. Она сражается исключительно ради восстановления святой веры, духовенства, дворянства и былого правительства Италии.

Народы, объединяйтесь с нами во имя Бога и веры – мы вступили в Милан и Пьяченцу, чтобы помочь вам».

Дорого доставшиеся победы на Треббии и при Нови вслед за Кассано настолько ослабили силы Суворова, что он не сумел воспользоваться своим преимуществом. К тому же, едва русский полководец решил выступать, как из Венского кабинета доставили новый план кампании. Союзные державы приказывали начать вторжение во Францию и назначали каждому генералу путь следования. Так, Суворову предписывалось вступить во Францию через Швейцарию, а эрцгерцогу, уступавшему ему место, – отойти на Нижний Рейн. Австрийские войска, которые Суворов оставлял против Моро и Макдональда, должны были действовать против Массена. Под его личным командованием находились тридцать тысяч русских, еще тридцать тысяч находились в резерве под командованием графа Толстого в Галиции. Эти войска должны были прибыть в Швейцарию с генералом Корсаковым во главе. Еще двадцать пять – тридцать тысяч австрийцев были приданы ему под командованием генерала Хотце. Наконец, в его распоряжении были пять-шесть тысяч французских эмигрантов под командованием принца Конде, то есть в целом 90–95 тысяч человек.

При вступлении в Нови Федор был ранен, но Суворов наложил на его рану отличную повязку – новый крест, чин же капитана еще более ускорил его выздоровление. Таким образом, молодой офицер, не только счастливый, но и гордый новым званием, оказался с армией, когда та начала наступление на Сельведру, и вместе со своим генералом проник в долину Тессина.

Пребывание армии на богатых и прекрасных равнинах Италии не ставило до сих пор серьезных проблем, и Суворову оставалось лишь гордиться смелостью и верностью своих солдат. Но когда на смену благодатным полям Ломбардии, орошаемым красивыми реками с нежными названиями, пришли плохие дороги Левантины, когда впереди возникли заснеженные суровые вершины Сен-Готарда, восторги солдат поутихли, энергии у них поубавилось, и в сердцах детей Севера поселились мрачные предчувствия. По всей линии войск стал слышен непривычный ропот. Сперва остановился авангард, заявив, что дальше не пойдет. Командовавший батальоном Федор тщетно просил, умолял солдат показать пример товарищам и двинуться дальше. Они побросали оружие и легли рядом с ним. Но именно в эту минуту столь открыто выраженного неповиновения в арьергарде послышался гул, приближавшийся, как буря. Это перебирался из арьергарда в авангард сам Суворов. Продвигаясь вперед, он узнавал все о новых случаях бунта и неповиновения. Когда же он достиг головной колонны, этот ропот уже звучал подобно проклятиям.

Тогда Суворов обратился к солдатам с речью, живописным оборотам которой он был так часто обязан теми чудесами, которые они творили вместе с ним. Но крики «Назад! Назад!» перекрыли его голос. Отобрав несколько отъявленных бунтовщиков, он велел бить их палками до тех пор, пока они не умерли от этого постыдного наказания. Но ни оно, ни увещевания не возымели никакого действия. Суворов понял, что все пропало, если он не воздействует на мятежников каким-то неожиданным и верным способом. Он подошел к Федору.

– Капитан, – приказал фельдмаршал, – отберите восьмерых унтер-офицеров и выройте тут могилу.

Удивленный Федор посмотрел на главнокомандующего, словно ожидая от него объяснения столь необычного приказа.

– Делайте, как я велел, – распорядился Суворов.

Федор подчинился, и восемь унтер-офицеров приступили к делу.

Спустя несколько минут яма была вырыта, к великому удивлению армии, собравшейся полукольцом на уступах двух возвышенностей, как на ступеньках огромного амфитеатра.

Тогда Суворов слез с лошади, переломил шпагу и бросил ее в яму, затем сорвал свои награды с груди и бросил туда же. Отстегнув эполеты, он их тоже бросил в яму вслед за шпагой и орденами. Наконец, раздевшись донага, сам лег в яму, громко крикнув:

– Забросайте меня землей, оставьте здесь своего генерала! Вы мне больше не дети, а я вам не отец. Мне остается только умереть.

При этих словах, произнесенных громовым голосом, услышанным всей армией, русские гренадеры, плача, бросились в яму, вытащили своего генерала, стали просить прощения и умолять вести их на врага.

– Вот так-то лучше! – воскликнул Суворов. – Узнаю своих детей. На врага! На врага!

Ему вторили не крики, а вопли. Пока Суворов одевался, самые ярые бунтовщики подползали к нему на коленях, целовали ему ноги. Когда же эполеты были прилажены, а кресты вновь заблестели на груди, он сел на коня и проследовал в голову армии, солдаты которой в один голос поклялись лучше умереть, чем бросить своего отца.

В тот же день Суворов атаковал Айроло. Но для него уже наступили дурные дни, словно победитель при Кассано, Треббии и Нови оставил Фортуну в Италии. В течение двенадцати часов шестьсот французов сдерживали три тысячи русских гренадеров под стенами этого города. Наступила ночь, а Суворов все еще не мог выбить их оттуда. На другой день он бросает всю армию в обход, чтобы окружить кучку смельчаков. Но небо хмурится, и вскоре на русских обрушиваются потоки холодного дождя. Французы пользуются этим, чтобы отступить и очистить долину Урзерн, а перебравшись через Рейсу, они закрепляются на высотах Фурки и Гримеля. Однако частично свою задачу русские выполнили. Сен-Готард перешел к ним. Правда, едва они двинутся дальше, как французы овладеют им снова и отрежут путь к отступлению. Но какое дело до этого Суворову? Он привык идти вперед и только вперед.

Он идет, не беспокоясь о том, что происходит у него в тылу, достигает Андермата, минует Урнерскую дыру и наталкивается на Лекурба, который с полутора тысячами солдат обороняет Чертов мост.

Снова завязывается бой. В течение трех дней полторы тысячи французов сдерживают тридцать тысяч русских. Суворов рычит, как лев в клетке. Он больше не верит в свое воинское счастье. На четвертый день ему становится известно, что генерал Корсаков, с которым он должен соединиться, разбит Молитором, а Массена овладел Цюрихом и занял кантон Гларис. Тогда он отказывается от плана следовать вдоль долины Рейсы и пишет Корсакову и Елачичу: