этой статьи могло быть желание дать власти возможность издавать всякие законы без Думы. Прения в Особом совещании такое толкование подтверждают. Статья была первоначально предложена в совсем другом тексте. Автором ее был сам Витте[965]. Он предложил дополнить Основные законы такой новой статьей: «Государь Император в обстоятельствах чрезвычайных издает указы в видах предотвращения грозящей государственному порядку опасности; действия таких указов прекращаются немедленно, по минованию указанных обстоятельств». «Эту статью, — заявил Витте, — я считаю необходимой»[966]. Предел «чрезвычайных указов» не был ничем ограничен; Витте шел так далеко, что допускал и оправдывал этой статьей даже государственный переворот. «Во всех государствах, — говорил он, — бывают необходимы coup d’état[967], дай Бог, чтобы нам не пришлось этого пережить, но если придется, то лучше иметь в этом случае возможность опереться на закон; тогда можно было бы совершить не coup d’état, а произвести переворот на законном основании»[968]. Такая откровенная постановка вопроса погубила статью. Сам государь ей сочувствовал. По крайней мере, когда князь Оболенский не без основания заметил, что такая статья равносильна отмене Государственного совета и Думы, государь ему возразил наивной или циничной репликой: «Этого не может быть, ибо меры, предусматриваемые новой статьей, могут быть применены лишь при обстоятельствах чрезвычайных»[969]. Статью, конечно, поддержал П. Н. Дурново, объявив, что «положение, в котором в настоящее время находится Россия, никогда нигде не бывало» и что поэтому эта статья должна применяться независимо от Положений об усиленной и чрезвычайной охране[970]. Но против статьи в предложенном виде восстали не только бюрократы-законники, как граф Пален, но даже правый М. Г. Акимов. Он правильно указал государю на бессмысленность аргументации Витте. «Во всем мире, — говорил он, — нет таких законов, которые предусматривали бы государственный переворот… Если есть сила, можно совершить переворот и без закона. Если силы нет, то и с законом переворота не сделаешь». А. А. Сабуров пошел еще дальше. «Такое постановление, — говорил он, — возбудит недоверие не только к правительству, но и к Вам, государь. Никто не поверит, что Вы сами отказались от Ваших прав; скажут, что Вы подготовили государственный переворот»[971]. Перед этими доводами государь уступил, тем более что недоверчиво относился к тому, что исходило от Витте. Но во время прений граф Пален мельком сослался на то, что вместо этой статьи надо было «применить австрийский закон». Так и было поступлено: была введена 87-я статья, соответствующая закону австрийскому[972].

В этой редакции статья уже страшна не была. Нельзя было отрицать и ее необходимости. Потребность в законодательных мерах могла явиться во время думских перерывов. Россия слишком велика, чтобы было легко собрать Думу на экстраординарную сессию, а с другой стороны, нельзя было заставлять правительство бездействовать или власть превышать. Это была бы наклонная плоскость. Было разумно дать законный исход для таких исключительных положений. Статья 87-я этим требованиям удовлетворяла. Над пользованием ею стоял очень реальный думский контроль. В течение двух месяцев после начала ближайшей сессии мера или сама собой отменялась, или должна была быть внесена на одобрение Думы; если Дума ее отвергала, действие ее прекращалось немедленно, не выжидая вотума Государственного совета[973].

Я не отрицаю, что к этой статье стали прибегать слишком часто. Она предполагалась как исключение, а на деле сделалась «бытовым явлением». Наша общественность была этим возмущена и не замечала, что подобное злоупотребление этой статьей было часто полезно и, кроме того, бывало вызвано Думой. А главное, менее всего этой статьей можно было пользоваться против Государственной думы. Такой случай был только один, и он показал, наоборот, силу Думы.

Это произошло с Министерством здоровья. Правительство знало, что Дума не сочувствовала созданию этого министерства; во время каникул оно его провело в порядке 87-й статьи[974]. Это было типичным злоупотреблением. Но что из него могло выйти? Соответствующий закон пришлось все-таки в Думу внести; все ухищрения, уговоры, просьбы, указания на «fait accompli»[975] не помогли. Дума решила своим правом veto воспользоваться. Был назначен день заседания, когда новоиспеченное министерство было бы уничтожено вотумом Думы, к великому конфузу правительства. Оно это поняло и взяло законопроект свой обратно. Этим Министерство здоровья уничтожалось. Правда, мы узнали потом, так как все это произошло за день до [Февральской] революции, что Министерство здоровья все-таки хотело иным, бесстыдным путем себя отстоять. Мы с Аджемовым в качестве комиссаров Временного комитета Государственной думы нашли на столе у министра юстиции неоткрытый пакет, в котором министр здоровья старался его убедить, будто взятие назад законопроекта не равносильно его отклонению и что поэтому его министерство должно быть признано существующим[976]. Циничность этого толкования была настолько ясна, что сам министр Г. Е. Рейн не решился бы его предложить, если бы не чувствовал в воздухе грозящего переворота. Он мог рассчитывать лишь на него[977]. Но вместо переворота пришла революция. В нормальное же время попытка провести неугодный Думе законопроект этим способом была бы предприятием безнадежным; за Думой оставалось последнее слово, и с этим правительству приходилось считаться.

Но не это несомненное злоупотребление доставило 87-й статье ее одиозную популярность. Она прославилась на всю Россию, когда Столыпин провел по ней закон о Юго-Западном земстве, распустив специально для этого на три дня оба законодательных учреждения. Конечно, это тоже было злоупотреблением, еще более очевидным. Но злоупотребление в данном случае было направлено не против Думы, а только против Государственного совета; мало того, только в такой форме эта статья и могла быть с успехом использована. Права Думы затронуты не были; Дума этот закон приняла, и Столыпин провел его в редакции Думы. Если бы и Дума была против законопроекта, он не мог бы эту меру принять. Пусть он распустил бы Думу на каникулы раньше, чем полагалось. Но, хотя несколько позже, все равно день бы пришел, когда законопроект пришлось бы в Думу внести, и Дума поступила бы с ним, как с Министерством здоровья. Если этого не случилось, то только потому, что большинство Думы, по существу, было за этот закон. Она не захотела из одного принципа угодный для нее закон отвергать. Но и этого опыта довести до конца не пришлось; Столыпин был убит раньше, чем закон мог быть внесен[978]. А когда он был внесен, то Дума его не стала рассматривать и тем оставила в силе. Обиженным оказался лишь Государственный совет.

Но злоупотребление этой статьей критики видели не в этих исключительных случаях, а в повседневной обыденной жизни. Правительство пользовалось ею слишком часто и не в тех