В одном из своих политических мероприятий Соединенные Штаты почти скопировали практику фашистских режимов. Речь идет об обращении с американцами японского происхождения, проживавшими на Западном побережье. После нападения на Пёрл-Харбор антияпонская истерия охватила правительство. Один из членов Конгресса заявил: «Я за то, чтобы собрать всех японцев, живущих в Америке, на Аляске и на Гавайях, и поместить их в концентрационные лагеря… Да будут они прокляты! Давайте избавимся от них!»

Ф. Д. Рузвельт не разделял столь радикальных взглядов, однако в феврале 1942 г. без колебаний подписал исполнительный приказ № 9066, предоставивший армии право без соответствующего ордера, без предъявления конкретного обвинения и без судебного слушания арестовать всех американцев японского происхождения Западного побережья – 110 тыс. мужчин, женщин и детей, – вывезти в лагеря в глубине страны и держать их там в условиях близких к тюремным. Три четверти этих людей родились в Америке от родителей-японцев, а потому по праву являлись американскими гражданами. Оставшаяся четверть интернированных родилась в Японии и по закону не могла приобрести американское гражданство. В 1944 г. Верховный суд подтвердил правомочность принудительной эвакуации, ссылаясь на требование военного времени. Японцы оставались в лагерях более трех лет.

Мичи Уэглин была маленькой девочкой, когда ее семью вывезли и поместили в лагерь. В своей книге «Годы бесправия» она рассказывает о тяготах депортации, страданиях, неразберихе и возмущении, но также о сохранении человеческого достоинства и попытках противиться насилию. Имели место забастовки, петиции, массовые сходки, отказы подписывать клятву верности, бунты против лагерного начальства. Японцы сопротивлялись до самого конца.

Только после войны история японо-американцев стала известна широкой публике. В сентябре 1945 г., через месяц после окончания военных действий в Азии, в журнале «Харперс мэгэзин» появилась статья профессора права Йельского университета Ю. В. Ростоу, в которой он назвал принудительную эвакуацию «нашей грубейшей ошибкой военного времени». Было ли это в самом деле «ошибкой» или же акцией, вполне ожидаемой от государства с длительной историей расизма, которое сражалось вовсе не ради того, чтобы положить конец этому явлению, а ради сохранения фундаментальных элементов американской системы?

Из войны, которую вело правительство, главную выгоду – несмотря на многочисленные реформы – извлекала богатейшая верхушка общества. Союз крупного бизнеса и администрации берет начало с первых же рекомендаций, предложенных Александром Гамильтоном Конгрессу после окончания Войны за независимость. В период Второй мировой войны этот альянс получил дальнейшее развитие и стал более тесным. Во время Великой депрессии Рузвельт однажды осудил «экономических роялистов», но неизменно продолжал пользоваться поддержкой влиятельных руководителей бизнеса. В годы войны Брюс Кэттон, член Управления военного производства, заметил: «Экономические роялисты, которых высмеивали и осуждали… также должны были теперь сыграть свою роль».

Кэттон в работе «Боги войны из Вашингтона» подробно описывает процесс мобилизации промышленного производства для военных нужд и постепенную концентрацию богатств в крупных корпорациях, число которых, по мере их слияния, неуклонно уменьшалось. В 1940 г. Соединенные Штаты начали поставлять значительные количества военного снаряжения Англии и Франции. В 1941 г. три четверти общего объема военных заказов (в денежном выражении) приходилось на долю 56 крупных корпораций. В сенатском докладе «Концентрация экономики и Вторая мировая война» отмечалось, что в военное время научно-исследовательскую работу по правительственным контрактам вели около 2 тыс. компаний, однако из выделенных на эти цели 1 млрд. долл., 400 млн. получили 10 корпораций.

Последнее слово при принятии решений по-прежнему оставалось за руководством предприятий, и, хотя 12 млн. рабочих являлись членами КПП и АФТ, их положение оставалось подчиненным. На 5 тыс. предприятий были созданы в качестве символов производственной демократии комитеты по трудовым отношениям, однако они в основном вырабатывали меры по укреплению дисциплины и увеличению выпуска готовой продукции. Кэттон пишет: «Владельцы и управляющие больших компаний, принимавшие текущие решения, пришли к выводу, что никаких перемен не требуется».

Несмотря на атмосферу всеобщего патриотического подъема и стремления во что бы то ни стало выиграть войну, несмотря на обязательства АФТ и КПП не устраивать стачки, многие американские рабочие, возмущенные фактом замораживания зарплаты в то время, когда компании получали колоссальные прибыли, все же решались бастовать. За время войны произошло 14 тыс. забастовок, в которых участвовало 6,77 млн. рабочих, т. е. больше, чем в любой другой период американской истории. Только в 1944 г. бастовал 1 млн. рабочих из числа шахтеров, сталелитейщиков, работников автомобильной промышленности и предприятий транспортного оборудования.

Забастовки продолжались в рекордных количествах и после окончания войны. Только в первой половине 1946 г. в них участвовало 3 млн. человек. По мнению Дж. Брешера, высказанному в книге «Стачка!», если бы не дисциплинирующая рука профсоюзов, дело могло дойти до «всеобщей конфронтации между рабочими многих отраслей промышленности и правительством, поддерживающим работодателей».

Согласно сведениям, содержащимся в неопубликованной рукописи М. Миллера «Ирония победы. Лоуэлл в годы Второй мировой войны», в этом городе в штате Массачусетс в 1943–1944 гг. состоялось столько же забастовок, как и в 1937 г. Возможно, война и была «народной», но многих сильно раздражал тот факт, что в текстильной промышленности в 1940–1946 гг. прибыль увеличилась на 600 %, а зарплата работников фабрик, производивших хлопчатобумажные изделия, выросла всего на 36 %. Насколько мало изменились нелегкие условия труда женщин, имевших детей говорит тот факт, что в Лоуэлле лишь 5 % работниц, занятых в военном производстве, имели возможность отдать малышей в детские сады, прочие приспосабливались как могли.

Невзирая на проявления восторженного патриотизма, встречалось немало людей, считавших эту войну неправильной – даже перед лицом фашистской агрессии. Из 10 млн. призывников Второй мировой войны лишь 43 тыс. отказались взять в руки оружие, однако и это число в 3 раза превышало количество отказников по убеждению времен Первой мировой войны. Шесть тысяч (из 43 тыс.) подверглись тюремному заключению, что в 4 раза превысило аналогичный показатель за годы Первой мировой войны. Из каждых шести заключенных федеральных тюрем один человек был отказником по убеждению.

Помимо этих 43 тыс. человек, многие просто не явились на призывные пункты. Правительственные службы зарегистрировали примерно 350 тыс. подобных случаев, связанных с различными уловками и прямым дезертирством, поэтому трудно назвать точную цифру. Однако число тех, кто либо не пришел на призывные пункты, либо потребовал для себя статус отказника по убеждению составляло сотни тысяч – количество довольно внушительное. И это в условиях, когда почти все американское общество единодушно поддерживало войну.

Трудно оценить масштаб недовольства начальством среди солдат, согласившихся воевать, но вынужденных сражаться за цели, которые были им не совсем ясны. Не улучшало общую атмосферу и свойственное военной машине полное отсутствие демократии. Никто не описал горечь простых солдат, увидевших особые привилегии, которыми обладали офицеры армии страны, известной своими демократическими традициями. Например, придя в перерывах между боевыми вылетами в кино на американской военно-воздушной базе в Европе, можно было обнаружить две очереди в кассу: для офицеров (короткая) и для рядового состава (очень длинная). Существовали раздельные столовые, и даже перед боем солдат кормили значительно хуже, чем офицеров.