Но для Николая Александровича их мнение стало последней каплей. 2 (15) марта он подписал Акт об отречении. Указывал, что «начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны». Чтобы «облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил», «в согласии с Государственной Думой» (которая никогда даже не обсуждала этот вопрос) царь отрекался от престола. Передавать власть в столь бедственной ситуации наследнику Алексею, больному мальчику, было невозможно. Государь назначил преемником брата Михаила Александровича. Призвал «всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга» — повиноваться новому царю, помочь ему и новому правительству, «представителям народа», «вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы».

Одновременно царь подписал еще несколько документов. Назначил Верховным Главнокомандующим великого князя Николая Николаевича и… утвердил подсунутый ему список правительства. Царю наврали, что это и есть «представители народа», «ответственное министерство». Никакой перемены государственного строя не подразумевалось. Если правительство не справится или будет зарываться, новый царь отправит его в отставку, только и всего… Но заговорщикам пока больше ничего и не требовалось. Их правительство стало вполне легитимным, и царь пресек вмешательство со стороны армии, призвал ее к повиновению.

Николая Александровича никто не арестовывал. Он свободно вернулся в Ставку, лично объявил о своем отречении, попрощался с персоналом. Контрразведчик В. Г. Орлов вспоминал: «Старые генералы плакали, как дети, казаки рыдали… Царь подошел к генералу Алексееву и обнял его. Затем он попрощался с каждым, кто стоял вдоль прохода, желая всем счастья. С друзьями он разговаривал дольше. Я видел, как закаленные, испытанные воины предавались горю, и сам плакал. В печальных глазах государя тоже стояли слезы…»

Примерно так же встретили весть об отречении во фронтовых частях. Деникин писал: «Войска были ошеломлены — трудно определить другим словом первое впечатление, которое произвело опубликование манифеста. Ни радости, ни горя. Тихое, сосредоточенное молчание… И только местами в строю непроизвольно колыхались ружья, взятые на караул, и по щекам старых солдат катились слезы». С фронтов докладывали, что воины восприняли манифест «сдержанно и спокойно», многие «с сожалением и огорчением», «преклонялись перед высоким патриотизмом и самопожертвованием государя, выразившемся в акте отречения». Но и обманутый Николай II считал свои действия самопожертвованием. Впоследствии он признавал, ему внушили, будто отречение поможет избежать крови, междоусобицы, гражданской войны.

Какое уж там — избежать! Только в одном Питере было убито и ранено свыше 1400 человек. Погромы перекинулись на разложившиеся базы Балтфлота, в Кронштадте и Гельсингфорсе истребляли офицеров, был убит и командующий флотом Непенин. Новый Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич 3 марта обратился к правительству, просил поскорее привести войска к присяге Михаилу Александровичу, чтобы выйти из смуты. Не тут-то было! Заговорщики совсем не для того подвели мину под одного царя, чтобы вручить бразды правления другому.

С Михаилом Александровичем вели переговоры, подталкивали его к отказу от престола. Но и ему самому принять власть — значило подавлять мятеж. А он тоже не хотел быть «кровавым». Да и некрасиво получалось, принять корону от брата, пользуясь бунтом. И Михаила Александровича, в свою очередь, обманули. Запустили идею Учредительного Собрания. Созвать его где-нибудь через полгода, оно выразит волю народа. Великий князь ухватился за подсказку. В таком варианте все устраивалось наилучшим образом. Страсти улягутся, правительство как-нибудь само разберется с бунтовщиками. А если его призовет к власти всенародный представительный орган, это было достойно и солидно — точно так же в 1613 г. Земский Собор призвал на царство Михаила Федоровича…

В итоге появился еще один манифест. Михаил Александрович отказывался от престола, если на это не будет решения Учредительного Собрания. А пока власть передавалась правительству, оно объявлялось Временным, до Учредительного Собрания. Такой поворот армия восприняла с недоумением. Но во главе ее оставался великий князь Николай Николаевич. 4 (17) марта он издал приказ сохранять повиновение начальникам и спокойно ожидать «изъявления воли русского народа».

Впрочем, многие считали будущее волеизъявление очевидным — что царем как раз и станет Николай Николаевич. Возможно, и сам он соблазнился такой перспективой. Почему бы и нет? В летних сражениях русские армии под его началом сокрушат врагов, принесут стране мир и победу. Кого после этого Россия захочет иметь своим государем? Лишь отдельные офицеры и генералы проявили принципиальность, как командир 3-го конного корпуса граф Келлер. Он наотрез отказался присягать Временному правительству и был уволен в отставку. А остальные… война-то продолжалась. Офицеры находились под ее гипнозом. Главное — победить врага, а внутренние проблемы как-нибудь решим. Опять же, царь приказал повиноваться, Верховный Главнокомандующий повелел ждать Учредительного Собрания…

Но Временное правительство меньше всего думало о том, как восстановить монархию. Оно уже получило что хотело — власть. Заключило соглашение с самозваными Советами, что Учредительное Собрание выработает новые принципы государственного устройства. Однако и с «демократией» накладочка вышла. Шумели, кричали, боролись за «истинный парламентаризм по западноевропейскому образцу» (и некоторые историки до сих пор тупо повторяют, будто Февральская революция пыталась установить «парламентаризм»). На самом-то деле все было наоборот. Временное правительство сделало то, на что не решался царь. Сразу распустило Думу! Она сыграла свою роль в раскачке, ну и шут с ней. И великий князь Николай Николаевич сыграл свою роль, удержал армию от выступления. Как только правительство сочло, что достаточно утвердилось, оно сместило Верховного Главнокомандующего. Кучка заговорщиков объединила в своих руках такую власть, какой не было даже у царя — и законодательную, и исполнительную, и военную, и верховную!

А одновременно, как-то незаметно, исподтишка, внедрялась подмена понятий. В момент отречения Николая II считалось, что «народные избранники» займутся восстановлением законности и порядка. Теперь они объявлялись лидерами победившей революции, а все «контрреволюционное» заведомо осуждалось. Царь добровольно уступил власть ради преодоления кризиса — теперь заговорили, что его свергли. Он оказался уже каким-то преступником, 7 (20) марта его и императрицу взяли под арест.

Но кто же тогда «узаконил» Временное правительство, кто придал ему статус «легитимности»? Не народ. Никакой общенародной поддержки оно не имело. Не Дума. Она прекратила существование. Это сделали западные державы. Дипломаты докладывали, что в правящих кругах Англии радость по поводу революции «была даже неприличной». Ллойд Джордж, узнав об отречении царя, воскликнул: «Одна из целей войны теперь достигнута!» Америка приветствовала «с ликованием низвержение царя и приход к власти Временного правительства». Во Франции народ сперва жалел «бедного русского царя», еще помнил о спасении в 1914 и 1916 гг. Боялись и насчет русских долгов. Но убедились, что Временное правительство от долгов не отказывается, и успокоились. А газеты быстренько подправили «общественное мнение», французы начали радоваться «освобождению» России.