Холмс восхищенно покачал головой:

– Я помню и всегда буду ценить вашу решительность и отвагу. Однако я просто не мог поделиться с вами нашими планами, когда вы сообщили мне эти… ценные сведения.

– Планами?

– Первого мая в двадцати трех городах девяти стран полиция задержала анархистов и бандитов, стремящихся разрушить государственный строй.

– И в чем их обвинят? – Джеймс вложил в сарказм лишь малую толику своего презрения. – В шатании без дела? В том, что они вышли на улицу в неподобающем виде?

– Девяносто пять процентов преступников, которых мы собрали для первомайских беспорядков, уже были в полицейском розыске, – сказал Холмс, – а многие и не в одной стране. Тех анархистов, которые явились на место встречи с бомбами и огнестрельным оружием, задержали сразу, остальных взяли на заметку.

– Так, значит, вы… и ваш гениальный брат Майкрофт изобрели профессора Мориарти, не поленились создать ему правдоподобную математическую предысторию, сделали его Наполеоном преступного мира, а затем позволили этому вымышленному негодяю убить вас на Рейхенбахском водопаде в Швейцарии – и все для того, чтобы вы следующие три года под видом Мориарти вербовали грабителей и анархистов?

– Да, – сказал Холмс. – Примерно так. Правда, я попросил себе шесть месяцев отпуска после моей смерти в Рейхенбахском водопаде, чтобы посетить Тибет и задать несколько вопросов далай-ламе. Однако из-за меткости юного Лукана отпуск несколько затянулся.

– Вас прошили три пули, – тихо проговорил Генри Джеймс. – Я видел их… или патроны… или гильзы… как там уж они называются… когда сдвинул затвор маузера и один… или одна выпала. Она была огромной. Как случилось, что вы не умерли?

– Быть может, я умер, – сказал Холмс.

– К дьяволу всю эту метафизическую дребедень, которой вы пичкаете меня с первого знакомства! – воскликнул Джеймс, вскакивая. – Можете до конца жизни… если это жизнь… спрашивать себя и каждого встречного, реальны вы или нет. Рано или поздно какой-нибудь пропойца в пропахшем мочою кабаке даст вам точный ответ.

– Я уже получил хороший ответ, – тихо произнес Холмс. – Всего несколько дней назад.

Джеймс промолчал.

– Слышали ли вы когда-нибудь о том, что можно сотворить себя словом? – спросил Холмс. – Или о том, что другие творят кого-то – быть может, вас, – рассказывая истории? Передавая эти истории дальше? Не это ли вы делаете своими книгами, Генри Джеймс, творя себя каждой написанной строкой?

Джеймс пропустил всю эту белиберду мимо ушей.

– Что вы и банда громил делали на Центральном вокзале Чикаго в то субботнее утро, когда я пытался уехать в Нью-Йорк? – резко спросил он.

– Искали вас, Джеймс. А «громилами» были люди полковника Райса, которых он одолжил мне на время. В одиночку я не успел бы прочесать весь поезд до отправления.

– Почему вы в обличье профессора Мориарти искали меня, когда я пытался вырваться из этого… лихорадочного сна… и вернуться в Англию?

Холмс встал:

– Я собирался в то утро раскрыть перед вами свой маскарад и попросить, чтобы вы пока не уезжали. Чтобы мы вместе довели наше общее расследование до конца.

– Общее расследование! – повторил Джеймс, наполняя каждое слово ядовитым сарказмом. – Вы даже не ответили на вопрос бедного Неда Хупера, кто каждого шестого декабря отправлял открытки с надписью «Ее убили», помните?

– Игра еще не окончена, – ответил Холмс. Он шевельнул рукой в повязке, – видимо, сломанное запястье причиняло ему боль.

– Хотите знать, что я думаю о вашей бесценной игре? – спросил Генри Джеймс.

– О да, очень, – сказал Холмс.

Никогда в своей жизни Генри Джеймс такого не делал, даже когда мальчишкой возился с Уильямом или Уилки, даже когда его душила злость, но сейчас он сжал кулак и изо всех сил двинул Великого сыщика-консультанта Шерлока Холмса в острый подбородок.

Холмс, застигнутый врасплох, отлетел на койку. Когда он смог наконец сесть, то потер здоровой левой рукой подбородок и сказал:

– Наверное, я это заслужил. Очень сожалею, Джеймс. Тем более что я привык думать о вас как о своем друге и у меня на самом деле нет друзей.

Джеймс вышел из купе и шел по длинному поезду, пока не добрался до дамской гостиной. Там он долго сидел и слушал разговоры, притворяясь ручным котиком, которым ему частенько хотелось стать.

* * *

Холмс дождался остановки в Олбани, где Джон Хэй и почти все остальные вышли размять ноги, и лишь тогда постучался в купе Клары Хэй, которая из-за мигрени осталась в поезде.

– Можно поговорить с вами наедине, миссис Хэй?

Она слабо улыбнулась и тронула висок:

– Сейчас у меня ужасно болит голова, мистер Холмс. Может быть, позже?

– Лучшего времени не будет, миссис Хэй. – Холмс вошел в ее купе и сел на стул.

– Я велю подать чай, – сказала Клара Хэй.

Когда горничная принесла поднос с чаем и горячими булочками, Холмс промолвил:

– А теперь выйди и закрой за собой дверь, Салли.

Салли, шокированная, что посторонний мужчина отдает указания в купе ее хозяйки, глянула на миссис Хэй, но Клара, тоже задетая этой невежливостью или, по крайней мере, обескураженная, только кивнула. Затем она села в мягкое вышитое кресло настолько далеко от Холмса, насколько позволяли размеры купе. Даже купе в роскошном поезде.

– В чем дело, мистер Холмс? – спросила она слабым голоском. – Не должен ли при нашем разговоре присутствовать Джон?

– Нет. – Холмс взял чашку с блюдцем, добавил капельку сливок и отпил обжигающий напиток.

Клара, сидя неподвижно, наблюдала за ним так, будто оказалась в запертом купе с гремучей змеей.

– Я знаю, Клара, что это вы печатали и рассылали открытки «Ее убили», – сказал Холмс. – Полагаю, вам следует остановиться.

– Это самое оскорбительное и нелепое обвинение в моей жизни… – начала Клара Хэй, поднимая руки к щекам.

– В год после смерти Кловер вы с мистером Хэем несколько дней гостили у мистера Клеменса в Хартфорде, – сказал Холмс. – Вы часто оставались одна, а мистер Клеменс даже помнит, что вы интересовались пишущей машинкой – спрашивали, как на ней печатать.

– Нелепость… – выдавила Клара Хэй, но продолжить не смогла.

– Я нашел двух слуг мистера Клеменса, которые помнят, что из кабинета доносился стук пишущей машинки, когда Клеменс и Хэй ушли на прогулку, а вы были в доме весь день, Клара, – сказал Холмс. – Однако в конечном счете, миссис Хэй, на мысль о вас меня навели деньги.

– Деньги?

– Весной тысяча восемьсот девяносто первого, незадолго до того, как я разыграл рейхенбахскую шараду, Нед, брат Кловер, попросил меня приехать в Америку и разрешить тайну «загадочных открыток», приходивших в каждую годовщину ее смерти. Я взял у него доллар в залог и пообещал, что расследую дело, когда смогу… увы, он до этого не дожил… но он предлагал мне три тысячи долларов, чтобы я поехал немедленно и разрешил загадку открыток до того, как займусь чем-либо еще.