– А при чем здесь комета? – спрашивает Владимир.

– Но они не имеют оболочки…

– Я говорю, при чем здесь комета?

– Подожди, Володя… Они не имеют оболочки, они не могут на земле находиться без оболочки.

– Какой оболочки?

– Материальной. Которая, значит, соответствует их виду. Бесплотному виду. Который не виден обычным зрением.

– Бесы, что ль?

– Не совсем. Это… как сказать… вроде пришельцев. Падшие ангелы. Давлат проводит в воздухе ладонью, сверху вниз. Владимир продолжает машинально листать альбом, но смотрит на Давлата.

– Тогда они, – постукивает Давлат пальцем по столу, – побуждают художников создавать изображения людей. Абсолютно реалистичные, а не как прежде, в Средневековье. По всем законам линейной перспективы, забытым с Античности. Откапываются античные скульптуры, создаются новые.

– Теперь ясно. Эпоха Возрождения, – кивает Владимир. – Ренессанс!

– Да.

– А для чего?

– Что?

– Духам это твоим для чего?

– Я же сказал, они бесплотны, им необходимо хотя бы отдаленное их подобие. Чтобы вселиться и пребывать на Земле. Подобие, значит. Созданное человеческими руками. Кумиры, как у вас в Библии сказано.

– В Торе, – морщится Владимир.

– Вначале создавались «кумиры» для наиболее могущественных и высших из этих падших ангелов…

– Высших из падших? – усмехнулся Владимир.

– Да. Так возник «Давид» Микеланджело. «Венера» Боттичелли. Мона Лиза. Так за два столетия все эти высшие пришельцы расселились по картинам и статуям.

Наступает пауза, слышно, как тонко льется вода в ванной. Николай Кириллович пытается сложить из чаинок фигуру.

Давлат смотрит на Владимира:

– Принес?

Владимир загадочно глядит и уходит в коридор.

Возвращается, кладет на стол, вытаскивает из пакета. Достает «Приму». Давлат начинает колдовать. Осторожно высыпает из сигарет табак.

– Дальше-то расскажешь? – Владимир тоже берет немного травы, разглядывает.

– Дальше… – Давлат ищет что-то на столе. – Дальше встал вопрос о других… падших духах, уже не таких высших… куда их селить.

– На, – протягивает спички Владимир.

– Рахмат! – Давлат нежно хлопает его по плечу. – Сам будешь? Совсем завязал?

Владимир кивает. Давлат чиркает, закуривает, щурится, вертит в пальцах обгорелую спичку:

– Гога их собирал, стены хотел обклеить.

По кухне ползет непривычный запах.

– Ты композитору предложи, – говорит Владимир.

Давлат извиняется, что сразу не догадался. Подвигает газету с травой. Маэстро никогда не пробовал? Николай Кириллович сопит и мотает головой.

– Я тебе говорю, композитор у нас – младенец. – Владимир насыпает травы, сворачивает. – У нас половина города это употребляет, от облучения спасается.

– Я, наверное, не буду… – бормочет Николай Кириллович.

Неожиданно соглашается – только попробовать.

– Синий Дурбек тоже покуривает иногда. – Владимир протягивает, придвигает пальцем спички. – Ну что, Давлат, чем там твоя теория закончилась?

– А вот чем! – поднимает альбом Пикассо.

Листает, показывает.

– «Авиньонские девушки», – читает название Владимир.

– Или вот этим… – Давлат снова поднимает альбом.

Николай Кириллович закашливается.

– Побить по спине? – Владимир заносит кулак.

Николай Кириллович мотает головой.

– Вот чем это закончилось. – Давлат уже не поднимает альбом, а листает на коленях. – Всем низшим демонам были созданы оболочки. Пикассо, Мунк, Дали…

– Это которого Ринатка тогда показывал? – Владимир теребит бороду.

– Да. И еще сотни, тысячи…

– Ты, получается, – за реализм?

– Я вообще – ни за что. Реализм – тоже для демонов, только более хитрых. Это их маскировка. А вот тут, – погладил альбом, – все честно.

– Я вам по-рабочему скажу. – Владимир уперся грудью в стол. – У нас в Торе написано, что любое изображение есть грех, и точка. Идоло… это… поклонничество. Грех изображать человека. И комета твоя, товарищ Ходжакулов, тут ни при чем.

– Не всякое изображение… – Николай Кириллович вслушивается в свой, идущий издалека голос. – Не всякое… Давлат хорошо сказал, что в Средние века этого не было.

– Чего не было?

– Этого, – улыбается Николай Кириллович.

Все трое молчат. Чай выпит, из носика вываливаются только крупные чаинки.

– Мне вот такую историю рассказывали… историческую, – говорит Николай Кириллович, собирая мысли. – При царе Алексее Михайловиче в Москву приехал с Афона архимандрит.

– Кто? – спрашивает Владимир.

– Архимандрит с Афона, монах.

– А имя Афоня отсюда?

– Нет. Не знаю. И царь просит этого архимандрита…

– Афон, Афоня. У нас в цеху был один…

– …привезти с Афона список с чудотворной иконы Иверской Богоматери.

– Что привезти? Какой список?

– Володя, не мешай. – Давлат приоткрывает левый глаз.

Он сидит, прислонясь к стенке и закрыв глаза. Отстукивает пальцем ритм.

– Я не мешаю, я интересуюсь!

– Не интересуйся… – Давлат снова закрывает глаз и отстукивает по столу.

Николай Кириллович делает еще одну попытку налить чай. В пиалу вываливается еще несколько чаинок.

– Архимандрит возвращается на Афон. И вот как делается этот список, копия эта с иконы. Вначале он собирает всех монахов, и они все молятся – всю ночь. Святят на молебне святые мощи и воду и обливают ею икону Иверской Богоматери. Потом всю эту воду собирают и обливают ею кипарисовую доску для новой иконы. Потом дают остаток этой воды и растолченные мощи иконописцу, тоже монаху, чтобы он смешал это с красками, когда будет писать новую икону…

– А мощи – это от мертвецов? – не выдерживает Владимир.

Давлат приоткрывает глаз и поднимает бровь. Николай Кириллович так увлечен, что не слышит вопроса. Он в третий раз берет чайник и трясет его над чашкой. Владимир поднимается и ставит большой чайник под кран.

Николай Кириллович на секунду замирает, по звуку кажется, что рядом начинает извергаться водопад.

– А тот иконописец, когда писал список, то употреблял пищу только по субботам и воскресеньям… Вот как тогда писали художники… Есть что попить?

– Сейчас будет. – Владимир зажигает газ. – А насчет этих, мощей, я все равно не просек, что за технология…