если свидание с женой он может получить раз в году? Один раз! А ведь хо–це–ца… Нормальный и тот бросится на жорика[12]. Посуди сам: в колонии около трех тысяч человек. И лидеров из них – семьсот, не меньше. Это тачкованных…

– Каких? – переспросил Акатов.

– Ну. которые известны наверняка. А вот раньше, сказывают, лет тридцать назад, было всего два, от силы три. Разницу чуешь?

– Л почему так?

– Лютеет зэк. Год от года. Теперь в зоне трахнуть кого послабее, значит – утвердиться. Хоть чем–то показать себе и другим, что ты человек… Хотя – какие они люди! – махнул рукой Сусликов. – Свинья и та не станет жрать, что жрут зэки. Баланда, жеванина… знаешь, на сколько кормят одного заключенного в день?

– Нет. – признался Акатов.

– На пятьдесят четыре копейки! Понял? Это здорового мужика, вкалывающего, как вол! А ежели по–честному, то и на сорок не перепадает.

– Куда идут остальные копейки?

– Эх ты, салага! – усмехнулся бывший капитан. – Самые лучшие куски попадают паханам, ворам в законе, столовской обслуге. Да еще пасется на зэковских харчах начальство. Вот и выходит, что работягам, которые на своем горбу вытягивают план, остается… – Он показал грязный кукиш. Сусликов вдруг рассмеялся.

– Хорошенький смех, – нахмурился Акатов.

– Да нет, я по другому поводу, – пояснил хозяин. – Как–то замполит приволок газету, а в ней написано, что американские зэки устроили бунт Из–за чего, думаешь? Вишь ли, им подали черствые булочки и остывший кофе… Умора да и только!

– Капитализм, – хмыкнул Денис. – Загнивают…

– Эх, хотя бы один денек так позагнивать, – с тоской произнес Сусликов.

– Ладно, вернемся, как говорится, к нашим птичкам… Бабухин и Довгаль: кажется, вышли на волю одновременно?

– Почти. Лютик, насколько я помню, на месяц позже.

– А Саша Франт?

– Два года назад его этапировали в другую колонию. Где он и что – понятия не имею.

– На волю не вышел?

– Может, и вышел.

– А Бабухин не мог к нему отправиться, чтобы лечь на дно?

Сусликов развел руками: все, мол, может быть.

– А за что сидел Саша Франт?

Вопрос этот повис в воздухе. В коридоре послышались шаги. Савелий Фомич, словно подкинутый пружиной, подскочил к двери, отворил ее до стука. Кто–то протянул ему бутылку, которую Сусликов бережно принял в свои руки. Шаги удалились. Денис так и не увидел того, кто принес спиртное.

– Вот суки! – выругался разжалованный капитан, дрожащими от нетерпения пальцами вытягивая из горлышка бумажную затычку. – Сами небось водяру глушат, а мне…

В бутылке была мутноватая жидкость. Самогон… Сусликов налил его в два захватанных стакана. По комнате разлился запах сивухи.

– Вздрогнем, лейтенант? – предложил Савелий Фомич.

– Не–не! – отшатнулся Денис. – Мне еще нужно в райотдел, – оправдывался он, хотя не выпил бы эту гадость ни за что на свете.

Хозяин махнул выпивку одним глотком, долго давился, однако же справился, закусив черствой корочкой. Отдышавшись, он грустно сказал:

– Вот что значит выйти в тираж. Раньше бы, гады, не посмели мне прислать эту отраву. – Он погрозил кулаком в окно, в котором виднелась высокая стена с колючей проволокой поверху.

Акатов понял: самогон передали Сусликову оттуда, из зоны…

После второго стакана хозяина развезло, разговор с ним стал бессмысленным. Попрощавшись, Денис вышел на улицу и с удовольствием вдохнул холодный свежий воздух.

Он вспомнил занятия в высшей школе милиции, где учили, что они, работники правопорядка, должны быть образцом для других граждан, примером, так сказать…

«Ну какой из Сусликова образец для подражания? – усмехнулся про себя Денис. – Кого он может воспитать?… А перевоспитать тем более. Впрочем, о каком перевоспитании в колонии вообще может идти речь? Человек в ней низведен до положения животного. А если разобраться, хороший хозяин даже скотину холит и лелеет…»

Еще на память Акатову пришли газетные статьи о тюрьмах в ФРГ и Швеции. Их он читал взахлеб, честно говоря, с трудом веря.

У немцев, например, работать в колонии необязательно. И место заключения, куда помещают осужденного, должно быть недалеко от дома. Кажется, не далее ста километров. Свидания с женой и семьей – регулярны. Рождество встречают вместе. А как же семья – это главный якорь для человека, ради которого и стоит думать о будущем, о спасении души. Быт и пища – прямо как в сказке. Отдельные комнаты, а не камеры и бараки, цветные телевизоры, еда почище, чем в наших ресторанах.

В Швеции же, по сравнению с нашими ИТК, просто рай. Работа – два часа в день, и то пять раз в неделю. На выходные дни отпускают домой. Задержишься дольше– никакого наказания, просто в следующий раз вычтут это время. Зэков учат языку (если ты эмигрант), хорошим манерам. Если любишь спорт, к твоим услугам прекрасные площадки, спортивные снаряды…

Что и говорить, если там есть надежда что кое–кто из преступников исправится, то в наших исправительных учреждениях нет. Наоборот, входят туда оступившимися, а выходят матерыми рецидивистами.

ГЛАВА VIII

Получив задание от генерала Кочергина, которому звонила Гранская и просила выяснить фамилию актрисы, игравшей главную роль в фильме Довгаля, майор Велехов тут же принялся за дело. Связался по телефону с московским кинопрокатом, но там о такой картине не слышали. Как и в Госкино. Союз кинематографистов оказался еще более неосведомленной организацией. Оставалось одно – Госфильмфонд. Он находился в Белых Столбах. Хочешь не хочешь, а нужно было ехать за город. Перед выездом Велехов позвонил и предупредил о своем визите. Встретил его научный сотрудник лет сорока, с окладистой бородой.

– Жаров, Борис Иванович, – представился он.

– Петр Ильич, – пожал ему руку майор. – Подходящая у вас фамилия для этого учреждения. – Он имел в виду знаменитого в прошлом киноартиста.

– А вот вам бы подошло работать в консерватории, – улыбнулся Жаров, намекая на то, что Велехов был двойным тезкой Чайковского.

Оба рассмеялись. Контакт, таким образом, был налажен. Жаров провел опера в крохотный просмотровый зал, усадил в кресло, а сам устроился за пультом. Он попросил по микрофону невидимого механика начинать, и тут же погас свет. На экране поплыли облака в бесконечном небе, зазвучала электронная музыка, и возникло название «Девушка из моих снов». Затем камера панорамой показала землю с высоты птичьего полета – рощицы, поля, большое село, раскинувшееся у озера. Это видел, оказывается, паренек, парящий на дельтаплане…

Сюжет картины был незамысловатый. Юноша мечтает о небе и, конечно, о той единственной девушке,