Суд убедился в ложности текстов, опубликованных в «Ревю». Все свидетели подтвердили этот факт, за исключением цыганки Йоханны Курц, выступавшей от «Ревю». Она утверждала, что видела, как некоторые из цыган, принимавших участие в съемках «Долины», были отправлены в газовые камеры Аушвица. Когда судья спросил об именах страдальцев, она назвала семью Рейнхардт. Тут-то как раз ей не повезло. Свидетель Рейнль, мой тогдашний помощник, занимавшийся под Зальцбургом отбором цыган для съемок, видел семью Рейнхардт после окончания войны, о чем под присягой и заявил. Я сама через несколько месяцев в поезде «Кицбюэль — Вёгль» встретила многих цыган из «Долины». Они приветствовали меня с большой радостью, а о Рейнхардтах сообщили, что те в полном здравии.

Антония Рейнхардт, якобы умерщвленная в Аушвице, узнала об этом процессе из газет и направила мне письмо из Вайльхайма:

Суд констатировал, что только с марта 1943 года началось систематическое преследование цыган, а съемки «Долины» в Крюне проходили в 1940 и в 1941 годах. Лагерь Максглан в Зальцбурге тогда не являлся концентрационным. Различные показания под присягой, которыми я не хочу загружать повествование, бесспорно, подтвердили суть происходившего при работе над картиной. Среди них вспоминается выступление актера Бернхарда Минетги, одного из последних и ныне здравствующих «великих» из берлинского Грюндгенс-ансамбля. Он тогда заявил: «… Обхождение с цыганами в Крюне было более чем любезное. Госпожа Рифеншталь, как и большинство ее сотрудников, прямо влюбилась в цыган. Они от мала до велика вызывали восхищение своим природным даром и милой непосредственностью. И потому во время работы над фильмом нас окружала более чем добрая, радостная атмосфера. Легковесность лживых утверждений журнала меня возмутила!» Далее опять высказался Рейнль: «… Заявление, что цыгане попали на съемки из концлагеря, — заведомая ложь, так как любой ребенок в Зальцбурге знает, что в Максглане никогда не существовало концлагеря — просто табор бродячих цыган». Об этом и я заявила под присягой. В конце ноября 1949 года суд первой инстанции Мюнхена вынес приговор владельцу в то время широко распространенного журнала «Ревю». Гельмута Киндлера признали виновным в предоставлении заведомо ложных сведений. В случае уклонения от оплаты стоимости судебных издержек он должен был подвергнуться штрафу на сумму 600 марок и аресту на 20 дней. Байер, адвокат Киндлера, подал апелляцию.

К моему удивлению, по происшествии нескольких дней после объявления приговора господин Байер попросил об аудиенции. Я колебалась, потому что не могла забыть, какие выражения он употреблял в отношении меня в зале суда. До сих пор удивляюсь, что тогда, переломив себя, решилась принять его в своей квартире.

То, что поведал Байер, меня шокировало: «Я более не являюсь адвокатом господина Киндлера — сложил свои полномочия. Хочу вам все объяснить, но прежде всего приношу тысячу извинений за свое поведение в суде».

В начале своей карьеры я пережила похожую ситуацию. Один из известных кинокритиков Роланд Шахт, из «Берлинер цайтунг ам миттаг» однажды прибыл ко мне на Гинденбургштрассе с букетом цветов и долго просил прощения за не очень дружелюбную критическую статью, которую написал обо мне и моем первом фильме «Святая гора». Шахт тогда попал под влияние Луиса Тренкера, как-то в шутку обозвавшего меня «глупенькой козочкой». В своем материале Роланд употребил похожее прозвище, которое, кстати, в дальнейшем сподвигло ценящего юмор режиссера Фанка на то, чтобы дать мне роль пастушки в своем следующем фильме.

Но у Байера для визита были иные причшпл. Он заверил меня, что узнал истину лишь на процессе, а рассказ цыганки Йоханны Курц, свидетельницы от «Ревю», крайне возмутил его. Председатель суда сразу же уличил ее в даче ложных показаний.

Однако приговор, вынесенный в мою пользу, не смог воспрепятствовать дальнейшему распространению лживой информации из журнала «Ревю» о «Долине». В связи с этим хочется процитировать отрывок из письма Йозефа и Катарины Крамер, владельцев гостиницы «Цугшпитце» в Крюне, которое я получила безо всякой просьбы с моей стороны. Тогда во время съемок супруги каждый день непосредственно общались с цыганами. Госпоже Крамер принадлежал домик, в котором они проживали. Хозяйка получила от меня и директора картины Фихтнера указание непременно заботиться о своих новых жильцах. Госпожа Крамер писала вскоре после объявления приговора:

Так как некоторые журналисты по-прежнему допускали в мой адрес оскорбительные нападки в прессе, я начала сомневаться в правильности своего шага в отношении судебного процесса. Адвокат Гричнедер писал мне по этому поводу:

Господин Гричнедер оказался абсолютно прав! Хотелось мне того или нет, возникла прямая необходимость защищаться снова и снова. Непрекращавшиеся обвинения — якобы я скрываю, что знала о страшных преступлениях в лагерях смерти, — подкосили меня, становилось все труднее и труднее противостоять им. Помимо прочего, в то время невозможно было себе и представить, что спустя почти 40 лет после судебного процесса с «Ревю» мне еще раз предстоит опровергать новые, еще более тяжкие обвинения.