гром, стук, грохот, лязг и громыхание заполняют все вокруг. По правде говоря, самому автору милее всего тишина. Но, как бы там ни было, пренебрегать уроками мастерства он не привык. Нравится не нравится, а приходится шуму нагонять. Хотя из личного своего опыта автор знает, что самое трудное — снова открыть дверь, которую сам же перед этим с треском захлопнул.)

Вот и Шамилову с Танхылыу нелегко будет снова открыть дверь, которой они хлопнули чересчур громко. Но… ничего не поделаешь. «Годы жизни — четки из ошибок», — сказал один древний мудрец.

Все эти дела на ферме и недостойная (а точнее говоря — просто грубая) выходка Танхылыу вывели председателя из себя. Он покраснел, побледнел, разъяренным львом прошелся по комнате и, осыпав Алтынгужина и доярок искрами из глаз, вылетел на улицу.

Парторг же, хотя и у него настроение скисло, виду не подал, попытался установить мир.

— Если Танхылыу не выйдет, раздай пока ее коров девушкам, там видно будет, — сказал он, положив руку Алтынгужину на плечо. Он задумался, сощурив глаза, потер подбородок — видно, прикидывал, как бы эти неприятности обернуть на пользу делу — собственно, в этом и состояла его беспокойная работа.

— Бровь подправили, да сковырнули глаз, — сказала Диляфруз. Остальные уныло повесили носы.

Алтынгужин провел рукой по волосам.

— Ладно, как русские говорят, снявши голову, по. волосам не плачут, — успокоил он доярок. — А критику никто не любит.

— Ай-хай, как бы из-за этой критики Танхылыу не проморгать… — усмехнулась одна из девушек. То ли дала понять, что Танхылыу может уйти с фермы, то ли на его личные дела намекнула. Доярки, как и весь Куштиряк, не сомневались — между этими двумя что-то есть.

— Вы же первые крик подняли, — сказал нечувствительный к намекам Алтынгужин.

— Чем с нами препираться, иди и поговори с Танхылыу, не то возьмет и уедет в город или в совхоз, у нее это просто.

— И правда… Если она не выйдет, я тоже не приду, — со слезами сказала одна доярка.

Две-три мягкосердечные:

— И я не приду.

— И я…

— Детсад! — поморщился Алтынгужин.

Исмагилов молча смотрел на это жалкое зрелище, потом сказал:

— Разговор с Танхылыу на меня оставьте. Согласны? Так и решим. Весь колхоз, даже весь район на вас смотрит, на вас надеется. Смотрите, девушки, не подкачайте, надои падать не должны. А Танхылыу, коли ум есть, поймет.

Не поняла. Ни в тот день, ни назавтра Танхылыу на работу не вышла. Куштиряк стал ждать, как пойдут события дальше. Понятно, что и всякого тумана-догадок, как и положено в таких случаях, нагнало немало. Одни говорили, что Танхылыу к свадьбе готовится, оттого на работу не выходит. «Какая свадьба? Еще и жених не назначен!» — возражали другие. Вскоре над всеми слухами взял верх зловредный слушок о том, что новый дом она продает и собирается переехать в совхоз.

В чье сердце этот слушок вонзился оперенной стрелой — проницательный читатель, конечно, уже догадался. Гата Матрос сна лишился, Шамилов стал искать пути к двери, которой сам же и хлопнул. Но Фаткулла словно язык проглотил, а Танхылыу на людях не показывалась. К дому и близко не подойдешь, хозяин лютого Алгыра спустил с цепи. Прознали как-то, что Исмагилов вызывал Танхылыу в правление, но о чем был разговор и чем кончился, осталось тайной.

Впрочем, подоспели и другие события, которые отвлекли внимание аула. «Жизнь сложна», — сказал поэт.

Она, как воды Казаяка, то бурлит, водоворотами кипит, то, выйдя на приволье, раскинется широко, течет плавно. Не грех бы автору следовать этим канонам, с таким же многообразием строить свое повествование. Потому переходим к описанию некоторых событий, которые увели интерес аула несколько в сторону.

5

Надеюсь, читатель еще не забыл, что живет в Куштиряке такой человек — Карам Журавль. С ним, с этим чудаковатым человеком, и связаны события, о которых мы сейчас расскажем.

Беспокойная жизнь Карама, если взять упрощенно, делится на два периода. Первый — его жизнь до отъезда в Среднюю Азию, второй — после возвращения оттуда. Автор считает, что пять-шесть лет, проведенных Карамом на чужбине, можно опустить. Во-первых, нет достоверных сведений, во-вторых, сомнительно, чтобы где-нибудь еще, кроме Куштиряка, случались события, достойные внимания читателя.

В конце первого периода, в годы председательства Зарифа Проворного, Карам, ненадолго избавившись от прозвища Журавль, походил Нефтяником. В то время он еще не был начальником гаража, работал на тракторе.

Случилось это в ту пору, когда кукурузу называли «королевой полей» и писали с большой буквы. Народ, хоть и душой изнывал, видя, как все меньше и меньше становятся поля пшеницы, все же работал, надеялся. Карам тоже от односельчан не отставал, но, сколько ни бился, посевная площадь, отведенная ему, была похожа на спину линяющего жеребенка. Вопреки всем лекциям Шамилова кукуруза не росла. А пусто поле — и ложка у хлебороба пуста.

Промаялся Карам два года и впал в тоску: «Как же так, зятек, день-ночь надрываешься, а все труды на ветер? Ни себе, ни людям, и государству убыток, и самим разор».

Мало того, и лето в тот год шло засушливое. Из редких зерен, что после галок да ворон уцелели, вышел лист в веретено длиной, да так и засох. Черный от горя, от неясного будущего, вконец измотанный упреками жены Магипарваз, выпил Карам с приятелем пол-литра на двоих и пошел на Казаяк купаться. Долго лежал на берегу. Взгляд по быстрым сверкающим волнам скользит, а думы, словно выискивающий добычу ястреб, над Куштиряком кружат. И чем дольше он думает, тем шире ястребиные круги, тем дальше от аула забирают они. Вот тогда и решил Карам бросить родное становище и там, на чужбине, искать свое счастье.

Разумеется, такое большое дело глава семейства решить один не может. Муж — голова, жена — шея. Но, как чувствует Карам, сдвинуть жену будет трудно — обеими пятками упрется в родной порог. Однажды он уже заговорил об этом словно бы в шутку. Но Магипарваз живо вбила ему кляп в рот: «Коли человек в своем уме, разве из Куштиряка — самого Куштиряка! — уедет?!»

«Эхма!» — сказал Карам и вспомнил вдруг, как Магипарваз разошлась сегодня за утренним чаем. А повод: накануне хозяин потерял куфайку, в которой работал на тракторе.

«Вот женщины! Что за народ! — крякнул Карам. — Старая, драная куфайка, в грязи, масле, а они шум поднимают! Ведь уже договорились, что в этом году новую купим!» Тоже богатство — старая телогрейка! Одно плохо, в карманах все тракторные