— А между строк разучились читать?! Ещё Ильич учил, когда в подполье приходилось мытарствовать. — Исаак поднял глаза на журналиста и поджал губы. — Впрочем, вы тогда слишком молоды были… Мне тут донесли, что в те времена вы Ильича пытались критиковать… Вы же в политике разбирались, извините, как свинья в Библии.

— Я покаялся и признал свои ошибки…

— Известное дело…

— И всё-таки мне хотелось бы довести до вас, Исаак Семёнович, ужасную, на мой взгляд, мысль, смутившую моё сознание…

— Валяйте, раз уж так приспичило.

— Я спросил Солдатова, не случись всех этих… печальных событий, следствия… продолжали бы они спокойно работать и приносить пользу, настоящую, необходимую пользу нашему социалистическому обществу?

— Ну?

— Знаете, что они мне ответили?

— И не догадываюсь.

— Они отвечали — да. Их промыслы, я в этом убедился, увидев собственными глазами, организованы в несколько раз лучше наших, государственных, там элементарно чище, отсутствует всякая антисанитария в организации приёма и разделки рыбы, и вообще, к ловцам относятся по-людски, созданы условия для отдыха, выше зарплата…

— Не занимайтесь агитацией, мне известны не хуже вас наши недостатки.

— Это элементарные прорехи, где мы теряем и уважение ловцов, и их самих! Поэтому они заинтересованы работать на нэпмана и бегут к нему!

— А почему же этот «хорошенький» нэпман совал взятки аппаратчикам — налоговикам и в торговый отдел?

— А потому, что его зажимали мизерными нормами и огромными налогами! Парадокс! Они вынуждены были добиваться расширения норм путём взяток. Я не поверил… поэтому и решился на поездку, чтобы убедиться самому.

— Убедился?

— Да. Простые ловцы подтвердили всё.

— Хватит! Вы слишком впечатлительны, к тому же увлеклись не своими вопросами, Михаил Ефимович! И если хотите услышать от меня правду, то вот она — от вас попахивает «бухарчиком». Понимаете, про что я говорю?

— Я не разделяю взглядов Бухарина и никогда не разделял.

— Я вам верю. Но в той поездке вы проявили себя не лучшим образом. Генрих Григорьевич остался вами очень недоволен. — Богомольцев заметил, как начало бледнеть лицо журналиста, но не отводил взгляда и не прерывал паузу, он знал, что делал, поэтому продолжил доверительно: — Но я обещаю поддержку. Ягода отходчив, если чувствует, что провинившийся осознал промах и готов загладить его. Вас спасёт злой, правильный фельетон. Не тяните с ним.

— Фельетона не будет, — поднялся на нетвёрдые ноги Кольцов. — Будет зубодробительный очерк! Отповедь всем тем, кто пытался или попытается замахнуться на нашу великую страну или задумает новый термидор[113]!

— Только не надо вот этого дворянского пафоса! — замахал руками Богомольцев. — Тошнит от велеречивости некоторых наших псевдогероев! Попроще, я вас прошу! Поближе к народу.

— Если не забыли, — смутившись и ещё сильнее побледнев, Кольцов опустился на стул, — термидорский переворот сверг якобинскую диктатуру, положив конец Великой французской революции. Мы этого не позволим.

— Никогда не сомневался, а астраханскому термидору, если уж вы, голубчик, подыскиваете название своему фельетону или очерку, как только что обмолвились, больше подходит вонючее и гадкое — прыщ на заднице астраханского рыбака или, как назвал те события товарищ Сталин, — гнойник.

— Товарищ Сталин обладает удивительными способностями давать событиям точную оценку и названия.

— На то он и товарищ Сталин. Есть, слава богу, с кого брать пример вам, писакам, чтобы не лезть в дебри, да такие, что приходится оттуда за уши вытаскивать.

— Извините, Исаак Семёнович.

— Кстати, не Семёнович я, а Самсонович, — как-то криво и горько усмехнулся Исаак.

— Я подозревал…

— Так же, как и ты не Кольцов, — ещё шире расползлась улыбка Исаака. — Впрочем, не надо меня ни в чём подозревать. — Он поднялся, поманил рукой за собой. — Чтобы совсем дружески завершить нашу встречу, хочу познакомить вас с одним моим давним приятелем, который, кстати, тоже имеет некоторое отношение к вашей истории.

Богомольцев, тяжело переваливаясь на ногах, подошёл к внутренней, едва приметной двери в одной из стен кабинета и, распахнув дверь, широким жестом пригласил:

— Этот человек начинал борьбу с тем самым неподатливым гнойником. Знакомьтесь — Василий Петрович, теперь ответственный секретарь Владивостокского окружкома, член Центральной контрольной комиссии.

Странников уже поднялся с диванчика, где покуривал, потягивая газированную воду. Он протянул Кольцову крепкую руку. Тот пожал её своей щупловатой:

— Очень приятно.

— Я читал в «Огоньке» и в «Правде» много вашего. Интересно.

Странников пожелтел лицом, затуманились глаза, поседела почти полностью голова, но худоба подчёркивала его стройность, прямые плечи оставляли фигуру запоминающейся; на его фоне совсем жиденький журналист в круглых очках выглядел школьником.

— Я наслышан о вас много хорошего, — сказал обязательные слова Кольцов, больше ничего не приходило в голову.

— Вот и ладненько, — прихлопнул обоих по плечам Богомольцев. — В моём кабинете, если познакомишься, навек обретёшь друга. Давайте-ка выпьем по этому поводу. Тем более тебе, Василий Петрович, сегодня уезжать домой во Владивосток, а у меня тоже дата — девять дней, как с Саррой расстался.

Он достал из шкафчика бутылку коньяка с рюмочками, они тут же, стоя, выпили. Разговора не получалось. Странников отошёл к окну, закурил, дымя в открытую форточку.

— Скучаете? — спросил Кольцов, чтоб не молчать.

— По Астрахани-то? — не повернувшись, бросил через плечо Странников.

— Он больше по столице слёзы льёт, — подливая в рюмки, усмехнулся Богомольцев. — Дай Бог, чтоб всё закончилось благополучно.

Они выпили, чокнувшись, каждый думая о своём.

— Ты к Серафиме так и не зашёл? — спросил Богомольцев.

— А зачем?

— Тоже правильно… Твоя-то, Августина, как после свадьбы? Не каешься ещё?.. Гостишь ты в столице уже с неделю, а спросить, поговорить некогда.

— Не Августина она, а Аглая, — хмыкнул Странников. — Глашка!

— Погоди, погоди!.. Это что же, разыграли нас с тобой бабы? И моя не Серафима?

— Твоя без подлога. — Странников налил себе и выпил. — Не волнуйся. А Глашке имя придумали ради дурости, на курорте, мол, красивей… Но баба ничего, смирная. Во Владивостоке она у меня цехом командовать пошла на рыбзавод. Говорит, не станет дома сидеть у окошка. Получается…

— А Симка строптива, — пожаловался Богомольцев. — Не спешит с замужеством и к себе не подпускает.

— Она такая, — хмыкнул Странников и потянулся к коньяку налить третью. — Меня однажды чуть не искусала.

— Ты всем наливай, — подтолкнул его приятель, — а то мы с тобой хлещем, а про Михаила Ефимовича забыли!

— Я прибаливаю после поездки, — улыбнулся, смущаясь всё больше и больше, Кольцов. — Мне врачи посоветовали осторожнее с этим.

— Врут они всё, — оборвал его Богомольцев, — коньяк полезен для организма. Он и в творчестве помогает. Кто из ваших не пьёт? Горький хлещет, Есенин — известное дело, Маяковский?.. Он, говорят, на винце вырос. Так что давайте, не стесняйтесь. — Он полез в шкаф за второй