В феврале 1919 года в Москву приехал Артур Рансом, английский писатель и фольклорист. Он побывал у Ленина и потом рассказывал, что во время их встречи Ленин держался бодро, был в отличном настроении, все его смешило; он от души хохотал, раскачиваясь в кресле, и засыпал своих гостей вопросами. Его уверенность в скорой победе революции в Европе была непоколебима. Он с воодушевлением говорил о забастовках во Франции, об уже очевидной и неотвратимой революции в Англии. Это были, по его словам, симптомы грядущей общеевропейской революции. Рансом взялся терпеливо ему объяснять, что по своему характеру Англия не расположена к революциям, но если такое и случится, то бунтари тотчас же будут наказаны — деревни перестанут поставить им продовольствие, и начнется голод. В Англии никогда ничего подобного не происходило, и вряд ли произойдет, потому что Англия — страна, где уважают во всем умеренность, и кровавое восстание не по нутру англичанам. Довод, касавшийся любви англичан к умеренности, Ленин отмел как совершенно несостоятельный. Он заявил, что абсурдно утверждать, будто в Англии не разгорелась классовая вражда. Пролетариат Англии ведет ожесточенную борьбу со своей буржуазией, и эта борьба должна закончиться победой пролетариата; подождите, пройдет еще несколько дней, и король будет низложен, а над зданием парламента взовьется красный флаг.

Ленин был из тех, кто мог отстаивать одновременно две противоположные идеи, причем он верил в истинность и той, и другой. Заявив Рансому, что революция в Англии неизбежна, он через минуту повел речь о том, что Англия является оплотом реакции и, возможно, будет последней страной, которой придется принять социализм. Он даже предположил, что против Англии пойдут социалисты всех стран, и тогда, наконец, социализм восторжествует во всем мире. Правда, иногда он переставал парить в эмпиреях, где ему так сладко мечталось, и, спустившись на грешную землю, начинал говорить на простом, доступном, человеческом языке такие, например, очевидные вещи: «Россия единственная страна, в которой была возможна революция»; «Нас спасли расстояния. Немцы испугались их, а ведь они могли с легкостью проглотить нас и получить мир, и союзники дали бы им его в благодарность за то, что они нас уничтожили»; «Для революции в Англии нет реальной почвы». Но уже в следующий момент его взоры снова устремлялись в заоблачную даль, где все проблемы так легко снимались волшебными словами: «все», «повсюду», «всемирная». Рассуждая о Советах, он сказал: «Я думал, что они были и останутся чисто российской формой правления, но теперь абсолютно ясно, что как бы они ни назывались, они повсюду должны стать инструментами революции».

«Теперь абсолютно ясно»… «должны стать»… «повсюду»… — вот те очень удобные формулы, которые он в числе прочих заповедей оставил России и которые, возможно, оказались самыми опасными из всего его учения, завещанного потомкам. Потому что обладали способностью разрушать не только реальность, но и само человеческое сознание.

Рансом еще оставался в России, когда Ленин вздумал осуществить свою идею создания Третьего Интернационала, который он в типичном для него категорическом стиле определил как «великое историческое событие мирового значения».

В отличие от Ленина Рансом, и не только он, без должной патетики отнесся к этому рождаемому в муках творению ленинской воли. «Во всем этом деле было много фальшивого», — писал Рансом. Анжелика Балабанова, которая принимала участие в работе 1-го конгресса Коминтерна, полностью поддержала его мнение в своем рассказе об этом мероприятии. Оно проходило в Кремле, в бывшем здании судебных установлений, где теперь была квартира Ленина, — собственно, рядом с ней.

Всего присутствовало 52 делегата; все они были специально подобраны. Мало кто из них представлял какие-либо реальные общественные силы. Японских коммунистов, например, представлял американец голландского происхождения по фамилии Рутгерс, проведший до этого некоторое время в Японии. От Англии выступал русский эмигрант Фейнберг, работавший в штате Чичерина. От Венгрии фигурировал бывший военнопленный, который вернулся потом в Триест в качестве агента Коминтерна и тут же спустил все доверенные ему деньги в борделях. От Франции — Жак Садуль, прибывший в Россию еще в 1918 году в качестве члена военной миссии, от Соединенных Штатов — Борис Рейнштейн, когда-то член американской Социалистической рабочей партии. Бывшие военнопленные, военные радикалы, которым в ту пору случилось быть в России, служащие российского Наркомата иностранных дел — все они случайно оказались в списках делегатов 1-го конгресса Коминтерна; их просто туда заманили, и они «клюнули», прельщенные перспективой стать основателями нового Интернационала. Единственно полноправным делегатом здесь был Гуго Эберлейн, представлявший Коммунистическую партию Германии. Его по всем правилам выдвинули товарищи по партии, и при нем были документы, подтверждавшие, что он является гражданином другой страны.

Вся большевистская верхушка присутствовала в полном составе. Тут были: Ленин, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Чичерин, Бухарин, Карахан и Литвинов. Все они произносили речи, в той или иной степени не имевшие ничего общего с действительностью. Например, Ленин, который выступал на открытии конгресса, заявил: «Советская система победила не только в отсталой России, но и в наиболее развитой стране Европы — в Германии, а также и в самой старой капиталистической стране — в Англии». Это была неправда, и он знал, что это неправда, но его занесло, и он уже не мог остановиться. «…Победа всемирной коммунистической революции обеспечена», — провозгласил он, но в глубине души наверняка понимал, насколько это спорно.

Однако справиться с собранием наемных делегатов, сидевших в маленьком зале, увешанном кроваво-красными знаменами, для него было легким делом — на своем веку он «обломал» не одну компанию, подобную этой. Только один Эберлейн, сидевший рядом с Лениным в президиуме, стал резко возражать, когда Ленин предложил считать собрание делегатов первым конгрессом Третьего Интернационала. Он заявил, что не может дать на это согласие, не посоветовавшись со своей партией. Представители от России, и особенно Ленин, пришли в смятение от этого справедливого требования соблюсти нормальную демократическую процедуру. КПГ была единственной коммунистической партией за границей, и образы покойных Карла Либкнехта и Розы Люксембург были еще свежи в памяти людей, — кстати, в самом начале заседания Ленин предложил почтить их память минутой молчания. Поэтому решили пойти навстречу Эберлейну и согласились «заседать в качестве международной коммунистической конференции».

Но за ночь официальное решение было пересмотрено. Ленин потребовал, чтобы на следующем заседании определенно и твердо объявили, что первый конгресс Третьего Интернационала начал свою работу. Он поручил своим ставленникам обработать Эберлейна, сломить его сопротивление и обеспечить перевес голосов в свою пользу. Анжелика Балабанова в мемуарах рассказывает, как это было устроено.

В самом начале одного из заседаний на сцене появился бывший австрийский военнопленный, который до возвращения на родину провел несколько месяцев в России. Он задыхался от волнения и попросил слово, ему его дали. Он сообщил, что только что из Западной Европы, и во всех странах, в которых он побывал с тех пор, как уехал из России, он видел, как рушится капитализм и народные массы готовятся к восстанию. Особенно в Австрии и Германии, где революция на пороге. Повсюду русская революция служит источником восхищения и вдохновления для масс, и они с надеждой смотрят на Москву, которая должна показать им путь.