Комната была обставлена изящной золоченой мебелью. Два больших черепаховых шкафа, инкрустированных медью, клавесин и туалетный столик розового дерева, прелестная пестрая кровать, севрский фарфор составляли неотъемлемую часть меблировки. Стулья, кресла, диваны, симметрично расставленные на площади в тридцать квадратных футов, довершали убранство апартаментов, состоявших всего-навсего из туалетной комнаты и будуара, примыкавшего к описанной комнате.

Два окна, завешанные плотными шторами, должны были освещать комнату, если бы не поздний час.

В будуаре и туалетной комнате окон не было. Лампы, заправленные душистым маслом, освещали их днем и ночью; невидимые руки поднимали и опускали их через отверстия в потолке.

В комнате царила полная тишина, сюда не доносилось ни шума, ни единого вздоха. Можно было подумать, что она находится в ста милях от города. Только золото мерцало со всех сторон, дорогие картины улыбались со стен, богемский хрусталь переливался разноцветными гранями и искрился яркими огнями. Когда граф опустил Лоренцу на диван, ему показался недостаточно ярким свет, падавший из будуара; он высек огонь из серебряной коробочки, поразившей в свое время воображение Жильбера, и зажег стоявшие на камине розовые свечи, вставленные в два канделябра.

Он вернулся к Лоренце и, опустившись коленом на гору подушек, лежавших на полу возле дивана, произнес:

– Лоренца!

Молодая женщина откликнулась на его зов: она приподнялась на локте, хотя глаза ее по-прежнему были закрыты. Она ничего не отвечала.

– Лоренца, – повторил он, – спите ли вы своим обычным сном или находитесь под действием гипноза?

– Под действием гипноза, – отвечала Лоренца.

– Если я стану вас спрашивать, вы сможете мне отвечать?

– Думаю, что да.

– Хорошо.

После минутного молчания граф Феникс продолжал:

– Посмотрите, что происходит в комнате принцессы Луизы, откуда мы приехали около часа назад.

– Я смотрю в ту сторону.

– Что-нибудь видите?

– Да.

– Кардинал де Роан еще там?

– Его я не вижу.

– Что делает принцесса?

– Молится перед сном.

– Посмотрите в коридорах и на монастырском дворе, не видите ли вы его высокопреосвященства?

– Нет.

– Взгляните, не стоит ли его карета за воротами?

– Нет.

– Проследите за ним вдоль дороги, по которой мы только что проследовали.

– Слежу.

– Вы видите на дороге экипажи?

– Да, очень много.

– Не видно ли в одном из них кардинала?

– Нет.

– А ближе к Парижу?

– Я приближаюсь…

– Еще!

– Да…

– Еще!

– Вот он!

– Где?

– У городских ворот.

– Он остановился?

– Останавливается. Выездной лакей спрыгивает с подножки.

– Он ему что-нибудь говорит?

– Собирается заговорить.

– Послушайте, Лоренца: мне важно знать, что кардинал ему сказал.

– Вы не приказали мне вовремя слушать. Подождите… Лакей разговаривает с кучером.

– Что он ему говорит?

– Улица Сен-Клод в Маре, со стороны бульвара.

– Отлично, Лоренца! Благодарю вас.

Граф написал несколько слов на листе бумаги, обернул его вокруг небольшой медной пластинки, чтобы, очевидно, придать ей вес, дернул за шнурок звонка, потом нажал кнопку, под которой приотворилось окошко, опустил записку, после чего окошко захлопнулось.

Таким способом граф связывался с Фрицем, когда уединялся во внутренних комнатах.

Затем он вернулся к Лоренце.

– Благодарю вас, – повторил он.

– Значит, ты мною доволен? – спросила молодая женщина.

– Да, дорогая Лоренца.

– Тогда я жду вознаграждения. Бальзамо улыбнулся и коснулся губами уст Лоренцы, отчего все ее тело охватила сладострастная дрожь.

– Джузеппе! Джузеппе! – прошептала она, горестно вздохнув. – Джузеппе! Я так тебя люблю!

Молодая женщина протянула руки, чтобы прижать Бальзамо к своей груди.

Бальзамо живо отступил назад, руки Лоренцы объяли пустоту и, скрестившись, легли на грудь.

– Лоренца, – заговорил Бальзамо, – не хочешь ли ты поговорить со своим другом?

– Да – отвечала она. – Ты почаще говори со мной: я так люблю твой голос!

– Лоренца, ты мне частенько говорила, что была бы счастлива, если бы могла жить со мной вдвоем, вдали от света.

– Да, это было бы счастье!

– Так вот я исполнил твое желание, Лоренца. В этой комнате никто не будет нас преследовать, никто нас здесь не достанет. Мы одни, совсем одни.

– Вот и прекрасно!

– Скажи, по вкусу ли тебе пришлась эта комната?

– Прикажи мне увидеть ее!

– Смотри!

– Какая прелестная комната! – воскликнула она.

– Так она тебе нравится? – нежно спросил граф.

– Да! Вот мои любимые цветы: ванильные гелиотропы, пурпурные розы, китайский жасмин. Благодарю тебя, мой заботливый Джузеппе. Ты такой добрый!

– Я делаю все, чтобы тебе нравиться, Лоренца.

– Это в сто раз больше, чем я того заслуживаю.

– Так ты согласна?

– Да.

– Признаешь, что была не права?

– Да, конечно! Но ты меня прощаешь, правда?

– Я прощу тебя, если ты мне объяснишь эту странность, с которой я воюю с тех пор, как тебя узнал.

– Знаешь, Бальзамо, во мне словно живут две разные Лоренцы: одна тебя любит, другая – ненавидит; я будто веду двойную жизнь: то я чувствую себя на седьмом небе от счастья, то испытываю адские муки.

– Иными словами, одна жизнь проходит словно во сне, другая – наяву, не так ли?

– Да.

– И ты любишь меня, когда спишь, и ненавидишь, пробуждаясь?

– Да.

– Отчего так происходит?

– Не знаю.

– Ты должна это знать.

– Нет.

– Ну, поищи хорошенько, загляни себе в душу, спроси свое сердце.

– Да, да… Теперь понимаю!

– Говори же!

– Когда Лоренца бодрствует, она – римлянка, благочестивая дочь Италии. Она полагает, что знание – это преступление, а любовь – великий грех. Вот почему она боится ученого Бальзамо, страшится прекрасного Джузеппе. Ее исповедник сказал ей, что если она будет тебя любить, она погубит свою душу, вот почему она готова убежать от тебя хоть на край света.