Слава на славу — так она представляет себе любую свою встречу (или, по-ахматовски, невстречу) — единоборство с Пастернаком.

Мы вошли во двор. Пусто. Ни цветов, ни деревьев, один огород. И в глубине — коричневая мрачная дача. Дом беды. Мы пошли по дорожке к дому. Анна Андреевна тяжело опиралась на мою руку. Трудно она стала двигаться. На крыльцо вышла какая-то женщина. Крикнула нам издали: «Никого дома нет» — «Передайте, что была Ахматова», — громко сказала Анна Андреевна, и мы пошли обратно.

У Анны Андреевны был вид утомленный, и она всю дорогу молчала. Только выходя из машины в ордынском дворе, сказала мне: «А вы поняли, я надеюсь, что Борис Леонидович и Зина были дома, когда мы пришли?» — Я мотнула головой с удивлением. — «Ну нельзя же быть такой простодушной! Оба дома, уверяю вас. Ну конечно же. И он и Зина. Просто не захотели принять нас».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 135

Любой юрист подтвердит, что такое доказательство — железное: его невозможно опровергнуть. Вот снова этот прием:

У А.А. был свой вариант (совсем непохожий) эпизода, рассказанного Пастернаком в его автобиографии. Излагала она его так: четырехлетний Пастернак как-то проснулся ночью и заплакал, ему было страшно. В ночной рубашке, босиком он побежал в соседнюю комнату. Там его мать играла на рояле, а рядом в кресле сидел старик с бородой и плакал. На другой день мальчику объяснили, что старик — это Лев Толстой. «Боренька знал, когда проснуться», — добавляла Анна Андреевна.

Лидия ГИНЗБУРГ. Ахматова. Стр. 139

Юристка присутствовать не могла, но рассказывает тоном свидетеля.

Обязательно надо отметить, что — «плакал».

Она-то сама пишет молодому мужчине, которого «ловила», что, мол, слушала какую-то пластинку (духовная музыка или что-то еще изысканное):

«При первых звуках — заплакала» — но это другое дело. Это — разве сравнить с комичной неопрятной слезливостью «мусорного старика»!

Вы ей верите? И что заплакала она, и что плакал Толстой, и что именно ее версия эпизода, случившаяся с Пастернаком в ранехоньком детстве, единственно верная?

В любом случае такие воспоминания она никому прощать не собирается. Марина Цветаева тоже получает от нее по заслугам за описание посещения царем церемонии открытия цветаевского музея (Ивана Цветаева — какая пошлость), называется провинциальной поповной. То ли дело как Ахматову мать посылала в детстве за арбузами, или Великий князь Владимир Александрович, который любовался ее беленькими ножками, когда она ребенком купалась в пруду (без свидетелей, разумеется)…

Она будет добивать до последнего.

«Мне рассказывал один приятель со слов докторши, что, когда мы с вами шли по двору, — помните? Зинаида Николаевна увидела нас из окна и ей предложила: «Хотите взглянуть? Вот Ахматова». Но навстречу к нам не вышла и в дом не пустила».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 410

Какие чисто пастернаковские совпадения — прямо «Доктор Живаго»! И докторша так близко знает этого человека, чтобы рассказать щепетильный эпизод. И он настолько близок к Ахматовой, что рискует его пересказать, и знает, как подобные вещи ей волнительны. А докторша, кстати, что в доме делала? Не в гости пришла, вероятно. Может, действительно в этот день было не до визитов?

Последняя болезнь Пастернака.

14 февраля 1958 г.

Встретила она меня с настойчивыми расспросами о Борисе Леонидовиче. Я доложила известия, вывезенные мною из Переделкина: ездят по три профессора в день, а самые простые анализы не сделаны, и диагноза, собственно, нет. Боль лютая, он кричит так, что слышно в саду. Дед бился дней пять, писал и звонил в Союз, в Литфонд, пытаясь устроить Пастернака в хорошую больницу, в отдельную палату.

Вот каков был мой доклад Анне Андреевне. Не дослушав меня, она произнесла с нежданной суровостью: «Когда пишешь то, что написал Пастернак, не следует претендовать на отдельную палату в больнице ЦК партии». Это замечание, логически и даже нравственно будто бы совершенно обоснованное, сильно задело меня. Своей недобротой. Я бы на ее месте обрадовалась.

«Он и не претендует, — сказала я. — Корней Иванович говорит, со слов Зинаиды Николаевны, что Пастернак даже в Союз не велит обращаться… Ему больно, он кричит от боли, и все. Но те люди кругом, которые любят его (тут я слегка запнулась), вот они, действительно, претендуют. Им хочется, чтобы Пастернак лежал в самой лучшей больнице, какая только есть в Москве».

Я ждала взрыва на словах: «люди, которые любят». Но Анна Андреевна промолчала.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 276

Чуковская некстати еще и вспомнила:

В Ташкенте, заболев брюшным тифом, Анна Андреевна пришла в неистовую ярость — именно в ярость, другого слова не подберу — когда ей почудилось, привиделось, приснилось, будто один врач намерен отправить ее в обыкновенную больницу, и была очень довольна, когда, усилиями друзей, ее положили в тамошнюю «кремлевку», а потом, усилиями тех же друзей, в «кремлевский» санаторий для выздоравливающих.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 277

Заканчивает свои наблюдения Чуковская, как всегда, спохватившись, утонченнейшими умозаключениями о высочайшем благородстве Ахматовой. Право, если бы не знать, сколько всего она сделала для Анны Андреевны, можно было бы все-таки заподозрить, что она издевается втихомолку над ней.

Она любит Пастернака, гордится им (своей близостью к нему, не им). Но в ней сталкиваются сейчас две тревоги: за его здоровье и о том, как он, великий поэт, перенесет грозу. С должным ли мужеством. Не уронит ли высокое звание поэта.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 276

Но вот пытка чужой славой кончилась.

«Ему будет очень много написано стихов. Ему и о его похоронах».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 403

Ахматова ведь — провидица.

Она не приходила к нему на похороны, хотя была в Москве. (Незадолго до пастернаковской смерти она болела, не очень серьезно, уже выздоровела, да и могла бы приехать попрощаться вне официальной церемонии.) Венка тоже не прислала.

Я спросила: слышала ли она, что по случаю кончины Пастернака выразила свое соболезнование бельгийская королева.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 417

Лучше не спрашивать было — с больным-то сердцем Анны Андреевны.

«А к Зинаиде Николаевне с визитом я решила не ехать, — помолчав, ворчливо сказала Анна Андреевна. — Послала ей телеграмму, и хватит с нее. Она всегда меня терпеть не могла».