Он умирал не старым. 46 лет всего. Пишут, что «ранняя смерть и сделала его великим». Смысл фразы понятен: поди угадай, как бы повел он себя в политике, на чьей стороне оказался бы, какие книги написал и что наговорил бы миру?.. А смерть «позволила канонизировать его, – как пишут, – пусть и по-своему на каждой стороне…».

Четыре месяца назад, 3 сентября 1949 года, Оруэлла перевезли из санатория в Лондон, в госпиталь университетского колледжа. В одном из крыльев его – для «частных пациентов» – и была его палата № 65. И никто потом не обратит внимание, что последним домом Оруэлла сама судьба как бы закольцевала и жизнь его, и творчество. Ведь главное здание университета – белое, напоминающее зиккурат – во время минувшей войны было отдано под штаб-квартиру министерства информации, где еще недавно запрещали печатать его «Скотный двор» и которое Оруэлл – так считается ныне! – описал позже как Министерство Правды. Эту «огромную, пирамидальную конструкцию из сверкающего бетона, уходящую в небо терраса за террасой», видел из окна Уинстон Смит, герой романа, и как раз на уступах его горели выписанные гигантскими буквами три лозунга романа: «Война – это мир. Свобода – это рабство. Незнание – это сила»…

«В январе 1950 года, – напишет в очерке «Последние дни Оруэлла» Д.Тейлор, – мало кто мог заметить немногих людей, которые каждый день по отдельности или группами пробирались через унылые северные кварталы Блумсбери к госпиталю… В основном это были литераторы – выделялись очень высокая фигура Стивена Спендера, человека с копной вьющихся волос, Энтони Пауэлла и Малькольма Маггериджа, которые жили неподалеку… Шли сюда люди и из “Би-би-си”, из левых газет. Иногда приводили маленького мальчика – ему разрешали остаться у постели больного на минуту или около того, ибо так хотел сам пациент, ни разу не позволивший приемному сыну прикоснуться к нему. А наиболее частым гостем была здесь эффектная девушка с блестевшим на пальце обручальным кольцом, которое надела совсем недавно…»

Пишущую машинку забрать сюда Оруэллу запретили. Врачи знали: вылечить его нельзя; они лишь надеялись перевести его недуг в «добротно хроническую стадию», которая в будущем, если повезет, позволит ему недолгую «сидячую работу». Надеясь на это, Оруэлл, уже обессиленный, тощий настолько, что на теле его искали место, куда бы всадить очередной шприц, выглядел порой почти счастливым. А может, рад был, что у кровати рядом с книгами о Сталине, по соседству с романами Томаса Харди и Ивлина Во лежал и его новый роман, стремительно допечатывавшийся и в Англии, и в Америке.

Книга, опубликованная в минувшем июне, имела небывалый успех. 25 тысяч экземпляров были уже проданы в Англии. В США продажи подстегивались тем, что роман был все-таки признан «книгой месяца». Дополнительные тиражи, бешеные допечатки, стремительно пустеющие склады книжных магазинов привели к тому, что уже свыше 100 тысяч американцев и англичан купили ее. В.С.Притчетт написал, что от книги невозможно было оторваться, а известный американский критик Лайонел Триллинг назвал роман «глубоким, ужасным, но в целом – восхитительным».

«Нас охватил такой острый ужас, – вспоминали первые читатели романа, – будто речь шла совсем не о будущем. Мы боялись, что описанное в романе настанет прямо сегодня, смертельно боялись». Главное литературное издание США (New York Review of Books) тогда же написало: «Подавляющее большинство, 90% прочитавших роман, – восхищаются, хотя громче аплодисментов книге слышны крики ужаса». А очередной номер еженедельника New Yorker рассыпался в похвалах: «Только честный человек мог написать такую книгу, и если она опустошает нас, то прежде всего тем, что подобная честность в нашем мире может привести к подобному отчаянию. Свое же собственное отчаяние Оруэлл превратил в протест… и за это он, больше чем любой другой писатель, заслуживает нашей благодарности…»

Отнюдь не так был встречен роман в СССР. Уже через восемь дней после выхода его на стол тов. Т.И.Владыкину, заведующему Иностранной комиссией Союза писателей СССР, легла «Памятная записка»: «Секретно. Хранить постоянно. Направляем вам вышедшую в июне с.г. книгу английского писателя Джорджа Оруэлла “1984”. Роман Оруэлла написан в форме популярного в английской литературе сатирического романа и представляет собой разнузданную клевету на социализм и социалистическое общество… Считаем необходимым организовать через советскую печать резкое выступление кого-либо из советских писателей, разоблачающее клеветнические измышления Оруэлла».

«Резкого выступления», однако, не последовало. Боялись упоминать уже само имя. Зато в левой прессе Америки, поддерживая СССР, заговорили уже чуть ли не о крахе литературы: «В своем упадке, окруженная расцветающими социалистическими странами, буржуазия способна лишь на полные ненависти противочеловеческие утопии. Сейчас, когда книга Оруэлла стала бестселлером, мы, кажется, окончательно достигли дна». Вспыхнувшая полемика докатилась и до Оруэлла, и он, как мог, попытался возражать.

«Было высказано предположение, – писал от имени Оруэлла Варбург, – что автор считает или склоняется к тому, что всё описанное в романе произойдет на Западе в течение следующих сорока лет. Это, учитывая, что, в конце концов, книга – выдумка, не так, хотя что-то вроде этого, конечно, может случиться. Это то направление, к которому мир идет, и эта тенденция глубоко заложена в политических, социальных и экономических основах современной ситуации. Опасность, в частности, заключается в структуре социалистических и капиталистических либеральных общин, верящих в необходимость тотальной войны… в том числе и новым оружием… Но опасность заключается также и в готовности интеллектуалов всех мастей принять тоталитарные перспективы. Моральный вывод из этого опасного кошмара довольно прост: Не позволяйте этому случиться. Это зависит и от вас…»

Писатель, говорилось в заявлении, «предполагает, что если такие общества появятся на свет, то возникнет несколько сверхдержав… Они будут, разумеется, в оппозиции друг к другу. Двумя основными сверхдержавами, очевидно, будут англо-американская и евразийская. Если эти два больших блока станут смертельными врагами, то понятно, что англо-американцы не будут носить имя своих оппонентов и не станут позиционировать себя как коммунисты. Они должны будут найти новое имя для своей идеологии. Название предложено в романе, это, конечно, Ангсоц, но на практике возможен самый широкий спектр вариантов. В США, например, позиция “американизма” или “стопроцентного американизма” вполне подходит, и к ним, как к социализму, вполне можно будет приложить прилагательное “тоталитарные”…»[85].