Кей’ла чувствует прикосновение. Саонра прячет лицо в ее волосах.

– А она там висела… Мой муж забрал ее из лагеря Дару Кредо, такую маленькую и такую смелую, она сражалась, даже когда руки у нее были связны… А потом она пыталась сбежать, наверняка чтобы вас предупредить, а ее поймали и повесили на крюках. Мы сказали: что ж, не наше дело, все равно она тотчас примется хныкать и молить о стреле… Она сама виновата.

Что-то горячее пробрало ей затылок.

– Она висела там так долго, что родовые духи сахрендеев пришли к ней. Им было интересно, кого воспитала империя. Интересно, плачет ли она над грехами своих предков. Хотели увидеть ее боль. А потом… началась битва, и пришли ваши духи, погибших воинов, и что-то изменилось. Не все уходят в Дом Сна: те, у кого еще есть незавершенное дело, остаются… И тогда впервые со времени, когда вы покинули возвышенность, духи верданно и сахрендеев встретились в одном месте. Под треногой, на которой умирал ребенок. А мы смотрели и удивлялись, отчего она до сих пор не молит о милости. Но – смотрели и видели себя, какими мы были годы назад, покинутые и обреченные на смерть. Мы даже предложили ей помощь… железный наконечник на длинном древке. А родовые духи все не приходили к родовым столпам, хоть мы и ждали. И снова в нас зародился гнев. А я поехала под треногу, чтобы дать ей отдых. Простите… простите… простите…

«Значит, затем-то был ей нужен тогда нож», – улыбнулась Кей’ла и шевельнула рукою: «Ничего не случилось».

– Я дотронулась до одной из жердей, и они ко мне пришли. Духи. И показали мне правду.

Правду? Толпа вокруг густеет. Люди тянутся из соседних Лепестков, перепрыгивают повозки, идут, покачиваясь, словно в пьяном ошеломлении, мужчины и женщины, главным образом те, кто помнил Кровавый Марш. Есть в них какая-то хрупкость и беспомощность, глаза их пусты, лица – безоружны.

– Кто?.. – доносится со стороны хриплый голос. – Кто с нами это сделал?

Вот – смех. Странный смех, немного дикий, немного безумный, и, слыша тот смех, Кей’ла знает, что не только через нее говорят духи. Уэнейа – истинная Говорящая-с-Предками.

– Кого зовут Лисом Степей? У кого после поражения от Меекхана закачался над головой Золотой Шатер? Кто боялся, что Отец Мира возжелает созвать Большое Вече? Кому вожди племен готовы были вцепиться в глотку и грозили разорвать лошадьми? Кто потерпел поражение и оставил пятьдесят тысяч трупов, гниющих под городом? Не было трофеев, не было невольников, скота или лошадей, а откуда их взять? Он не был уверен до конца, сговариваются ли против него верданно и сахрендеи, но что с того? Через несколько лет вы восстановили ваши богатства, а он хотел ваши стада и табуны, золото, упряжь, оружие и имущество… Ему нужна была победоносная война, что отвлекла бы внимание от поражения империи. Но даже он не мог ударить на возвышенность просто так, без причины. Другое дело, если верданно подняли бы бунт…

Голос тихнет.

– Единственным приказом и единственной ложью он сберег власть, дал своим Сыновьям победную войну, получил ваш скот и табуны, и что важнее – получил вашу землю. Сумел оделить недовольные племена богатыми пастбищами, мог передвинуть сахрендеев на север, подальше от себя, сумел вбить клин между друзьями. Знаете ли… что наши духи даже теперь удивляются его поступкам?

Вот – движение. Кто-то проталкивается сквозь толпу. Женщина. Старая, со спутанными волосами, с лицом, отмеченным свежими царапинами от ногтей, разодравших щеки до мяса. Вот – взгляд, полный безумия.

Женщина идет, покачиваясь, а все уходят с ее дороги. Она доходит и преклоняет колени. Минуту старческие ладони гладят лицо мертвого пленника.

Наконец она поворачивается и ведет взглядом вокруг, а те, чье оружие в свежей крови, бледнеют. Старуха подходит к ближайшему и протягивает уверенную руку к его кавайо.

Вот – удивление, без ропота осуждения.

Вооруженная ножом, до которого она не имеет права дотрагиваться, она отворачивается и выходит сквозь дыру в баррикаде.

Исчезает в дымке.

Вот – тишина.

И хмыканье.

– Одна она всех не убьет, – говорит боутану сдавленным голосом.

– Знаю. – Ее отец не говорит, но сопит и смотрит как-то странно, сжимая кулаки. – Где ламерей?

– Здесь.

Аве’аверох Мантор появляется в поле зрения, сжавшийся, меньший, чем обычно.

– Сколько у нас колесниц?

– С тысячу. Может, меньше. Но возниц – меньше чем наполовину. Мы потеряли больше людей, чем лошадей.

– Нее’ва!

Вот – старшая сестра в кожаном панцире и шлеме, с луком в руках. Из них троих она лучше прочих управлялась с оружием. Вот – несмелое прикосновении и дрожание губ.

– Сколько из вас умеют пользоваться колесницей?

– Четыреста.

Вот – понимание и тихий смех. Вот что делала Вторая, когда исчезала на постоях. Училась с другими девушками запретному воинскому искусству. Вот – пропитанное веселостью любопытство. Носит ли она еще и кавайо?

– Поедете?

Вот – взгляд в глаза сестры и удивление, что так можно измениться всего-то за несколько дней.

– Где колесницы?

Вот – движение вокруг, но люди не возвращаются на свои места, но выходят из Мертвого Цветка. Все больше и больше, Лепестки пустеют, и кажется, что эта человеческая река никогда не иссякнет. Вот – знание, что весть о старухе, идущей с ножом мстить за сына, уже разошлась лагерем, и люди шагают следом за ней. Вот – знание, что никто и ничто их нынче не удержит.

– Удивление, говоришь…

Вот – непонимание, как у отца может быть такой голос. Черный-черный голос.

Вот – прикосновение и снятие ее с лошади. Вот – прижимает ее к широкой груди.

– Я положу ее в безопасном месте, а потом мы расскажем тебе, дитя, что значит наше удивление. Как звали тебя родители?

– Саэ’ва Маверонх.

– Я знал твою мать. У тебя ее глаза. Подождешь ли меня здесь, чтобы я мог поехать с тобой в ваш лагерь?

– Да.

А потом отец относит ее на руках.

Рядом с ними – он, на которого почти никто не обращает внимания, ее брат, опекун, копна темных волос и худые руки. Вот – жилой фургон и кровать. Вот – прикосновение лица.

Улыбка – как ухмылка после вырванного зуба.

Шепот:

– Прости, доченька.

Вот – веселость, что нынче все взрослые просят у нее прощения.

– Ты будешь здесь в безопасности, пока мы не закончим… это. Оставлю тебе лампу.

Вот – захлопнувшаяся дверь и маленькая лампа, разгоняющая по углам тьму.

Вот – духи.

В лагере кочевников царило замешательство. Кеннету казалось, что его солдаты – единственные люди, которые не бегают кругами, не кричат, не молятся и не проклинают. Стояли они на краю огромного города шатров – группка уставших солдат и псов, лужица спокойствия в океане хаоса. Похоже, та странная женщина, что забрала раненую девочку, обладала немалой властью, потому что нескольких слов ее хватило, чтобы никто не пытался нашпиговать их стрелами.