Я забыл, что я — вымазанный в уличной грязи пёс, я ощущал себя человеком, связанным с вами общей судьбой, и, выражая поскуливанием свои переживания, последовал за вами в спальню твоей жены. Ты был весь в крови и грязи, одежда разодрана, словно тебя полосовали плетьми. От брюк сильно пахло мочой, без сомнения, ты напустил в штаны, когда тебя избивали. Твоя жена, человек хоть и неприхотливый, была страшная чистюля, и то, что она позволила вот так улечься на её постель, говорило о её чувствах к тебе.

Её не только не смутило, что ты такой грязный лежишь у неё на постели — она и мне, перемазанному в грязи, разрешила усесться у себя в комнате. Твой сын стоял перед тобой на коленях и хныкал:

— Папа, что с тобой? Кто тебя так избил?

Ты открыл глаза, поднял руку и погладил его по голове. В глазах у тебя стояли слёзы.

Твоя жена принесла таз горячей воды, поставила на табуретку рядом с кроватью. По запаху я понял, что она добавила в воду соли. Намочила полотенце и стала стаскивать с тебя одежду. Ты сопротивлялся, пытаясь привстать, бормотал «нет», но она упрямо отвела твои руки и, опустившись на колени перед кроватью, расстёгивала пуговицы. Ты не хотел, чтобы она за тобой ухаживала, но сил сопротивляться не было. Твой сын помогал матери, и вот ты уже лежишь голый на постели жены. Она вытирала тебя смоченным в подсоленной воде полотенцем, роняя тебе на грудь слёзы. Слёзы стояли в глазах твоего сына, в твоих тоже, ты закрыл глаза, но слёзы вытекали из уголков и текли по вискам.

За всё это время твоя жена ни о чём не спросила, ты тоже не сказал ни слова. Лишь твой сын повторял через каждые несколько минут:

— Папа, ну кто тебя так? Отомстить хочу!

Ты не отвечал, молчала и твоя жена, словно вы понимали друг друга без слов. Весь изведясь, твой сын обратился ко мне:

— Четвёрочка, кто избил папу? Отведи меня к нему, отомстить хочу!

Я тихо поскуливал, изъявляя своё сожаление. Этот принесённый тайфуном ливень все запахи смешал в одну кучу.

Жена и сын переодели тебя во всё чистое, надели белую шёлковую пижаму, просторную и удобную, и твоё лицо стало казаться ещё более багрово-синим. Твоя жена бросила грязную одежду в таз для умывания, потом потрепала сына по голове:

— Кайфан, скоро уже светает, иди поспи немного, завтра в школу.

И, забрав таз, повела его за собой. Я поплёлся следом.

Набравшейся в ведре дождевой водой она постирала одежду и повесила сушиться. Потом зашла в восточную пристройку, зажгла лампу, уселась на табуретку, спиной к разделочной доске, упёрлась локтями о колени, ладонями в подбородок, и стала смотреть перед собой, будто размышляя о своём.

Она была на свету, а я в тени. Её лицо высвечивалось с невероятной чёткостью. Синюшные губы, отстранённый взгляд. О чём она думала, эта женщина? Узнать это мне было не дано. Она сидела, пока не рассеялся мрак и не наступил рассвет.

Утро было необычайно оживлённое, во всех уголках города раздавались голоса людей. Одни радовались, другие печалились — тут жалобы, там проклятия… Небо по-прежнему застилали тучи, дождь то припускал, то ослабевал. Твоя жена принялась готовить завтрак. Похоже, лапшу делает. Ну да, так и есть. Так освежающе пахнуло мукой среди вездесущей вони. Донёсся твой храп — заснул-таки. Встал твой сын и, полусонный, побежал к нужнику. Пока я прислушивался к звону его струйки, сквозь слипшиеся в воздухе запахи грязи и нечистот пробился запах Пан Чуньмяо. Он быстро приближался, без сомнения, прямо к воротам твоей семьи. Гавкнув лишь раз, я опустил голову. На душе было тяжело; какая-то неописуемая печаль сжала горло, словно гигантская рука.

Пан Чуньмяо постучала. Постучала твёрдо и решительно, чуть ли не зло. Твоя жена побежала открывать, и женщины уставились друг на друга, разделённые лишь порожком ворот. Казалось, им хотелось очень много сказать, но ни слова сказано не было. Широкими шагами, вернее, чуть ли не бегом Пан Чуньмяо устремилась во двор. Твоя жена поковыляла вслед, вытянув вперёд руки, будто желая задержать её. Из дома вылетел твой сын, добежал до середины дорожки, покружил там с напряжённым лицом — настоящая иллюстрация полной растерянности, — потом бросился закрывать ворота.

Через оконное стекло я видел, как Пан Чуньмяо торопливо преодолела маленький коридор, вошла в комнату твоей жены и тут же разрыдалась в голос. В комнату зашла твоя жена и расплакалась ещё громче. Твой сын присел на корточки у колодца, всхлипывая и омывая лицо водой.

Женский плач прекратился, и, похоже, начались непростые переговоры. Они всхлипывали, горло им перехватывало от волнения — слова разобрать трудно, но можно.

— Надо же так жестоко избить человека! — Это сказала Пан Чуньмяо.

— Пан Чуньмяо, мы с тобой никогда врагами не были, и теперь враждовать не резон. Столько хороших парней вокруг, зачем тебе разрушать нашу семью?

— Сестра, я понимаю, это недостойно с моей стороны, я хотела бы оставить его, но не могу, это судьба…

— Лань Цзефан, тебе решать, — сказала твоя жена.

После некоторого молчания раздался твой голос:

— Прости меня, Хэцзо, но я ухожу.

С помощью Чуньмяо ты поднялся. Вы прошли по коридору и вышли из дома во двор. Твой сын выплеснул перед тобой воду из таза, опустился на колени на дорожку и поднял к тебе заплаканное лицо:

— Папа, не бросай нас… Тётя Чуньмяо тоже может остаться… Ведь наши бабушки были когда-то наложницами дедушки Симэня, верно?

— Это же было в старом обществе, сынок… — печально проговорил ты. — Кайфан, заботься о маме как следует. Она ни в чём не виновата, это всё папы твоего вина. Хоть я и ухожу, я буду делать всё, чтобы заботиться о вас.

— Можешь уходить, Лань Цзефан, но запомни раз и навсегда: пока я жива, о разводе даже не заикайся, — стоя в дверях дома, презрительно усмехнулась твоя жена, но из глаз у неё катились слёзы. Спускаясь со ступенек, она упала, но быстро вскочила. Обошла вас с Пан Чуньмяо и сердито потянула за руку сына. — А ну встань, настоящий мужчина не встаёт ни перед кем на колени, даже если золото под ногами! — И она с сыном шагнула на набухшую от дождя землю рядом с дорожкой, чтобы вы могли пройти.

Как и твоя жена, тащившая тебя от ворот в дом, Пан Чуньмяо просунула голову тебе под мышку слева, свесив твою левую руку себе на грудь, обхватила правой за талию, и вы с трудом двинулись вперёд. Казалось, эта хрупкая девочка вот-вот упадёт под тяжестью твоего тела, но она держалась, и эта сила воли не могла оставить равнодушным даже пса.

Вы вышли из ворот, и какое-то непонятное чувство заставило меня выйти вслед за вами. Я стоял на ступеньках и провожал ваши фигуры взглядом. Вы шли по переулку, шлёпая по грязной воде. Твою пижаму из белого шёлка быстро заляпало жидкой грязью. Не осталось живого места и на одежде Пан Чуньмяо. Особенно бросалась в глаза в эту сумрачную погоду её красная юбка. Хлестал косой дождь, люди на улице — кто в дождевике, кто с зонтом, — мерили вас любопытными взглядами.