количества стражников и зевак, которые теперь не только занимали всю площадь, но и толпились на прилегающих улицах, я воззрился на него с сугубым вниманием и еще большей брезгливостью. Обладая хорошей памятью на анатомические особенности, я заметил в его облике странные перемены. Огромные пятна тусклого черного и нездорового желтоватого цвета, покрывавшие его с головы до пят, теперь располагались иначе. Сместившиеся кляксы вокруг глаз и рта придавали лицу почти невыносимое мрачное и сардоническое выражение. Его шея заметно укоротилась, хотя там, где она соединялась с головой, не было видно никаких разрывов. Оглядев его руки и ноги, я заметил и другие странности. Я неплохо разбираюсь в физических материях, однако не желал задумываться о том, какие внутренние процессы привели к таким изменениям; еще меньше мне хотелось гадать, к каким результатам приведут дальнейшие трансформации, если они последуют. Страстно надеясь, что Книгатину Зхауму вместе с чудовищными особенностями его нечестивого тела наконец-то придет неизбежный конец, я размахнулся и мощным ударом обрушил меч правосудия на шею приговоренного.

И снова, насколько способны были судить глаза смертного, удар произвел ожидаемое действие. Голова покатилась по плахе, а торс и конечности рухнули навзничь на запятнанные плиты мостовой. С точки зрения закона этот дважды гнусный злодей был дважды умерщвлен.

Как бы то ни было, на сей раз я не погнушался самолично проследить за погребением и убедиться, что все болты на прекрасном саркофаге из древесины афы закручены, а десятифунтовую яму, в которую опустили саркофаг, засыпали специально подобранными валунами. Чтобы поднять каждый, требовалось трое мужчин. Мы все сочли, что неугомонный Книгатин Зхаум наконец-то упокоился с миром.

Увы! О, тщета мирских надежд и трудов! Утро принесло весть о новом непередаваемом, немыслимом злодеянии: этот получеловек снова бесчинствовал в городе и на сей раз удовлетворил свои людоедские наклонности, пожрав одного из самых уважаемых граждан Коммориома. Этим горожанином был не кто иной, как один из восьмерых судей; однако тучного судьи злодею показалось мало, и на десерт он закусил выступающими частями лица стражника, который пытался помешать поглощению главного блюда. Как и прежде, все это происходило на виду у огромной толпы. Обглодав жалкие остатки левого уха стражника, Книгатин Зхаум, кажется, насытился и покорно позволил себя увести.

Услыхав новости, я, как и те, кто вместе со мной положил столько сил на погребение злодея, был несказанно удивлен. На толпу же случившее произвело поистине ошеломляющее впечатление. Самые суеверные и робкие начали покидать город; вспомнились забытые пророчества; многие жрецы заговорили о необходимости умиротворить их разгневанных богов и идолов щедрым подношением. Я с пренебрежением относился к подобной болтовне, но даже я понимал, что в сложившихся обстоятельствах постоянное воскресение Книгатина Зхаума заставляло сомневаться не только в религии, но и в науке.

Мы осмотрели гробницу, хотя бы ради проформы, и обнаружили, что выступающие над поверхностью валуны были сдвинуты с места, как будто для того, чтобы освободить проход крупной змее или ондатре. Саркофаг со всеми металлическими болтами лопнул с одного конца; мы вздрогнули, вообразив силу, способную разорвать саркофаг изнутри.

Поскольку произошедшее опровергало все известные законы биологии, на судебные формальности махнули рукой; меня, Атаммая, призвали в тот же день до полудня и официально велели снова обезглавить Книгатина Зхаума. Решение о том, как захоронить останки, оставили на мое усмотрение; все стражники и солдаты, буде потребуется их содействие, отдавались в мое полное распоряжение.

Глубоко ценя оказанную мне честь, крайне озадаченный, но неустрашимый, я взялся за дело. Когда преступника привели, не только мне, но и остальным бросилось в глаза, что в его физическом облике после очередного воскресения произошли перемены. Нынешний удивительный и отталкивающий рисунок его пятен лишь отдаленно напоминал предыдущий, а человеческие черты еще сильнее исказились под инопланетным воздействием. Шея исчезла почти полностью; глаза на лице, испещренном выпуклостями и впадинами, теперь располагались по диагонали; нос и губы явно собирались поменяться местами; были и другие деформации, которые я не стану описывать и которые свидетельствовали о чудовищной деградации благородных и самых характерных человеческих черт. Упомяну, впрочем, странные наросты, словно кольцеобразные коровьи подгрудки или сережки у индюков, в которые превратились его коленные чашечки. Тем не менее это все еще был Книгатин Зхаум, который стоял (если бы его осанка была достойна этого слова) перед плахой.

При третьем отсечении головы отсутствие шеи предполагало сугубую точность и верность руки, которыми по всем критериям обладал только я. Счастлив сообщить, что и на этот раз не подвел. И снова этот мерзкий головоногий был рассечен надвое. Промахнись я совсем немного, и это была бы уже не декапитация, а расчленение.

И в третий раз мы с моими помощниками предали тело земле, и наши ревностные труды не прошли даром. Мы уложили останки в прочный бронзовый саркофаг, а голову разместили в ящике поменьше из того же материала. Крышки саркофагов припаяли расплавленным металлом; после чего разместили саркофаги в разных концах Коммориома. Тот, в котором покоилось тело, зарыли глубоко под скалой; второй хоронить не стали, ибо я рассчитывал всю ночь просидеть рядом с ним в компании стражников. Я также расставил многочисленных часовых вокруг места, где был погребен первый саркофаг.

Наступила ночь; с семью проверенными воинами, вооруженными трезубцами, мы отправились туда, где оставили меньший из саркофагов, – к заброшенной усадьбе на задворках города, подальше от густонаселенных районов. Я прихватил с собой короткий фальшион и большую алебарду. Мы также взяли с собой достаточно факелов – чем больше света будет во время нашего дежурства, тем лучше; несколько факелов мы запалили сразу, воткнув их в щели между плитами, чтобы освещали саркофаг со всех сторон.

Мы также не забыли прихватить немало красного вина фоума и кости из бивней мамонта, готовясь скоротать темные ночные часы за выпивкой и игрой. Время от времени поглядывая на саркофаг, мы принялись попивать вино, не забывая об умеренности, и делать осторожные ставки – не более пяти пазуров на кон, – как поступают опытные игроки, пока изучают повадки соперников.

Быстро стемнело; в сапфировом квадрате над головой, который наши факелы делали черным как смоль, мы видели Полярную звезду и красные планеты, в последний раз наблюдавшие Коммориом во всей его славе. Но мы и думать не думали о близости катастрофы – напротив, храбрились и с издевкой провозглашали тосты за чудовищную голову, ныне отделенную от гнусного тела и надежно запертую в бронзовом ящике. Вино передавалось по кругу, и его розовый дух разжег нашу кровь, ставки стали больше, игроки разгорячились.

Не ведаю ни сколько звезд проступило