в пыль его руку, панели управления и стены «Гаррака», докатывает до его головы. Всё погасло, пришла темнота и смерть, но Одиссей продолжал видеть: как аннигиляция расходится дальше, волна распада поглощает корвет и вырывается из зеркальной звезды. Как идеальная симметрия её граней ломается и превращается в хаос распада… А затем всё остановилось и замерло.

Искажённый слиток света дрожал и раздваивался прямо перед ним, метался туда-обратно, снова и снова, а Одиссей застыл, обхватив себя руками, инстинктивно укрывшись перед лицом небытия. Но небытие не наступало, и Фокс стоял, осознавая себя заново. Он не был мёртв и не был жив. Его вообще, кажется, не было, но, тем не менее, он был. Дышал, сердце билось, глаза видели — но при этом Одиссей понимал, что у него нет тела, нет лёгких и глаз. Он не видел своих рук, потому что их не было — но чувствовал их и мог сжать.

Это правильно, подумал он. Так и должно быть, когда выпадаешь из потока времени. Вне времени нет материи и нет процессов, но сохраняешься ты — каким туда вошёл. Загадкой оставалось то, как Одиссей мог мыслить и чувствовать, ведь мысли и чувства — это тоже процесс. Но он мыслил и, следовательно, существовал. Выпавший из потока времени, вышедший за пределы своего тела, переживший то, чего не переживал до этого момента ни один человек во вселенной… кроме Одиссея Фокса. Ведь однажды он уже испытал это ощущение — в Сердце истины.

Там было именно вневременье: логично, учитывая, что он вырастал до огромных размеров и включал в себя тысячи звёзд, а Сердце могло отыскать любого, кто когда-либо жил. Оно нашло отца в последние мгновения его жизни, столетия назад.

Здесь же Одиссей прошёл сквозь точку инверсии и вместо того, чтобы инвертироваться, как остальные объекты, и полететь дальше по реке Мёбиуса в бесконечной временной петле, он вышел за пределы потока. Стал призраком во времени. А это значило… чувства захлестнули Одиссея, он завертелся, оглядываясь вокруг — и увидел бледный, слоистый, призрачный ландшафт, который раскинулся вокруг.

Это было время в виде пространства, страна времён — то, о чём он только что рассказывал старику Сатори. Пейзаж тянулся во все стороны: вверх, вниз, вправо и влево, по всем диагоналям. Это выглядело, как бесконечный ряд смутных отражений того места, в котором Одиссей находился в момент выхода из потока — взрывающейся рубки корвета «Гаррак». Но каждое отражение было чуть иным.

Они просвечивали одно из-за другого, особенно, если вглядываться. Отображение и восприятие этого места вообще сильно зависело от воли смотрящего. Фокс сдвинулся чуть в сторону и увидел, как рубка меняется: испепеление сжимается, втягиваясь обратно в бомбу, как в замедленной обратной съёмке. Он начал двигаться в разные стороны и быстро понял, как устроена страна времён.

Каждый шажок вправо переводил его в то же место, но на мгновение позже, каждый шаг влево возвращал на миг назад. Одиссей почти сразу понял, что может шагнуть сильнее и перескочить сразу на часы, дни и даже годы. Ведь у него не было настоящих ног и реальной ширины шага, а только привычка передвигаться шагами — и воля совершить движение дальше и сильней.

Каждое движение вперёд или назад смещало Фокса в пространстве: он проплыл сквозь обшивку «Гаррака» и вышел прямо в призрачный космос. Затем шагнул с усилием, и резко скакнул на сотни или тысячи километров отсюда, угодив в середину ледяного астероида.

Фоксу потребовалось много попыток, чтобы научиться соизмерять усилия с тем, насколько он смещался. Получалось не очень, потому что человеческое восприятие пространства не приспособлено к безвременью, а привычка к телу формирует разум с рождения и так просто её не отбросишь.

Было бы очень нелегко найти точку отсчёта, рубку корвета, и вернуться туда, но ему помог трепещущий раздвоенный сгусток света. Он был виден отовсюду, как далеко бы ты ни отошёл, это был маяк и центр замкнутого мироздания аномалии.

Возвращаясь на корабль, Одиссей осознал, что у него в распоряжении всё время мира. Больше некуда было торопиться, потому что здесь он не состарится и не умрёт, не почувствует голода и усталости, вероятно, даже его разум никогда не устанет и всегда будет оставаться в том общем состоянии, в котором сюда попал. Однако он накапливал знания и опыт, интересно, благодаря чему?..

Когда Одиссей фокусировался на руке и ее ощущениях, то мог чувствовать ладонью: касаться камня, металла или льда и чувствовать поверхность. Хотя никакой руки не было.

Он двигался рывками, оказываясь примерно там и тогда, куда пытался попасть. Через сотню попыток Одиссей перестал ощущать время и уже не знал, сколько он здесь находится. А какая разница? Он рассмеялся от того, как легко и спокойно ему теперь стало. И тут же открыл ещё одно удивительное свойство: каждый шаг вверх или вниз сдвигал масштаб.

Это было поразительно: устремляться вверх и видеть, как астероидная река становится маленькой, затем ручейком, тонкой ниточкой, извивающейся в клубок в скомканном пространстве аномалии. Как вся аномалия внезапно умещается перед глазами, а то и становится маленьким сгустком в темноте, будто лежащим в ладони.

А если шагнуть вниз, всё разрасталось и увеличивалось, Фокс превращался в лилипута, а затем и вовсе проваливался в микромир. Это сейчас было не важно, но так здорово! Одиссея охватило ощущение всемогущества. Он даже полетал среди атомов, но воспоминание о Лесси, боль в душе и значимость своей миссии вернули его в привычный размер.

Значит, в безвременье ты можешь путешествовать по всей вселенной, побывать везде и всегда, увидеть всё. Он тут же снова отвлёкся от главного и устремился в своё детство, увидеть отца и мать. Но несмотря на усилие сделать огромный прыжок — остался на месте. Попытался снова, ещё, безрезультатно. Немного подумав, он понял, почему.

Шагнув на пятьсот лет, Фокс почувствовал и даже физически увидел, что находится у конца ландшафта времени: чем левее он был, тем меньше отражений там оставалось, тем более бледный и прозрачный пейзаж лежал впереди, а за ним простиралась гнетущая тёмная пустота.

Ну конечно. Он же видел всю аномалию целиком, когда увеличил масштаб, и видел, что вокруг нет ничего. Весь этот мир и все передвижения в нём ограничивались аномалией, Фокс не мог выйти за её пределы ни в пространстве, ни во времени. И с одной стороны, его пронзило разочарование, божественное всемогущество обернулось иллюзией. Но с другой стороны… «Сейчас я увижу и прошлое, и будущее этой истории!» мелькнула торжествующая мысль.

Он