- Какой парень из Израиля? - переспросила она на всякий случай, чтобы выиграть время и вспомнить, рассказывала ли она мне про него и что именно.

- С которым ты в Элат поехала?

- За кого ты меня принимаешь, профессор? Чтоб с кем-то у меня роман длился больше трех месяцев?

В общем, я научился разговаривать с ней спокойно, не умирать (то есть не сообщать ей по телефону, что умираю, слыша ее голос) и даже иногда делал ей выговоры, внутренне дрожа от испуга - вдруг обидится и бросит трубку? Не обижалась. Трубку не бросала. Мое брюзжание (весьма умеренное) терпела.

Я уже узнавал мужские голоса, которые порой отвечали мне вежливо, тут же передавая трубку Дженни, или, если она отсутствовала, сообщали, когда она вернется, и, дескать, обязательно ей скажут. Потом Дженни объясняла, что понаехали родственники из Сан-Диего, знакомые из Нью-Йорка, старые друзья из Торонто. Лишних вопросов я не задавал, а Дженни старалась в те часы, когда можно было ждать звонка из Европы, первой подходить к телефону.

Когда же я звонил ей в госпиталь и не заставал там, то Кэтти или Лариса (в зависимости от того, кто поднимал трубку) беседовали со мной так... с такой... с такими... М-да, месьедам, как честный человек, я должен был бы на них жениться.

* * *

Мне кажется, калифорнийцы смотрят несколько свысока на остальных жителей Земли. Всюду давно спят или уже тащатся на работу, а в Лос-Анджелесе еще танцуют.

* * *

Я часто думаю об Эле. Папу она не видит, Джек давным-давно перебрался в Чикаго. В пятницу мама ее сажает в "стрелу", пристегивает к детскому креслу, и часа три Эля созерцает из окошка вместо кошки грохочущий фривей. И вот стоп, приехали. Мама вынимает Элю из машины и знакомит с новым дядей. Эля смотрит на него букой, но дядя так ей улыбается, так старается ей понравиться...

Какой она станет, когда вырастет!

А что остается ее мамаше делать, если от меня никакого прока, одна морока?

Умная чертовка! Как четко все просчитала (я не про операцию. Операцию или еще какую-нибудь пакость можно было ожидать. Я, правда, не ждал), дав мне директиву держаться подальше от любимого семейства. Сообразила, что в Париже я буду лезть на стенку, бегать по потолку и в конце концов сорвусь, прилечу в Лос-Анджелес. В Схевенинге я одинаково скучаю и по ней, и по детям. Терплю, терплю, потом закуриваю (курю мало), потом хватаю чемоданчик, вскакиваю в трамвай и еду на железнодорожный вокзал, через шесть часов меня встречают вопли, визги Ани и Лели. И Шурик меня узнает. Деда садится на порог, стягивает сапог, разматывает портянку и вытирает ею свою раскисшую физиономию. Такие сильные эмоции снимают на время тоску по калифорнийскому климату.

Еще один плюс Схевенинга. В рыбацком домике у меня на столе ее фотография. На rue Lourmel я не решался эпатировать публику.

И все-таки в Схевенинге есть что-то мистическое. Схевенинг - пригород Гааги. По-голландски Гаага - Dan-Haag. По-французски La Haie. На разных языках Гаага читается и пишется по-разному. Где же я живу?

* * *

Позвонил Лос-Анджелес, что теперь бывает крайне редко (почти не бывает).

- Прежде, чем комментировать, думай над каждым своим словом, - сказал напряженный голос. И поведал мне о репортаже, который прошел по-ихнему телевидению. Репортаж назывался "Тень всадника". Несколько лет тому назад на молодую леди, прогуливающуюся в лесу с пожилым джентльменом, напала группа хулиганов. Пожилой джентльмен бросился наутек, оставив молодую леди в незавидном положении.

- Суки! - прокомментировал я. - Небось называли имена и фотографии дали?

- Имен не называли, показали крупным планом заголовки газет, - ответил напряженный голос и продолжал: - И вот, когда с молодой женщины начали срывать одежду, на поляну бешеным аллюром вынесся кавалерист в форме французского офицера эпохи наполеоновских войн. Зарубил саблей трех самых агрессивных насильников. Ну и прочие подробности. Полиция год искала французского всадника, никого не нашла, загадочная история осталась нераскрытой. Сейчас этот лес любимое место отдыха и прогулок горожан. Он по праву считается самым безопасным районом в окрестностях Лос-Анджелеса. С тех пор в этом лесу не зарегистрировано ни одного криминального происшествия. Рассказывают, что кто-то иногда видит вдалеке силуэт французского кавалериста. Показали интервью с шерифом. Шериф лично допрашивал четырех индивидуумов, хорошо известных полиции своей репутацией, как эфемерно выразился шериф. Так вот, они, индивидуумы, сами прибежали в полицейский участок, исцарапанные в кровь, смертельно напуганные, и умоляли их защитить. Они признавались, что собирались совершить в лесу "глупости", но тут - каждый повторял одно и то же - они слышали топот копыт, появлялся всадник с обнаженной саблей, и индивидуумы спасались лишь тем, что кидались опрометью в овраг или в непроходимый колючий кустарник...

Репортаж заканчивался так: "Лес стал достопримечательностью Лос-Анджелеса. Окрестное население считает, что лес охраняет тень французского всадника. Скоро сюда будут приводить экскурсии".

Я рассмеялся:

- Думаешь, твой телефон прослушивается? Зря. Полиция экономит деньги налогоплательщиков.

- Ты знаешь, о чем я думаю, - ответил напряженный голос.

- Дженни, однажды во сне Глубоководная Рыба предсказала мне мое будущее. Я не поверил, а потом мы с тобой убедились, что сон был вещий. Дженни, я твердо намерен дожить до того времени, когда на Диккенс-стрит перестанут толпиться мужики, и ты вспомнишь о существовании пожилого джентльмена, пусть с подмоченной репутацией. Поэтому я никуда не суюсь, тише воды, ниже травы, занимаюсь исключительно собственным здоровьем и еще немного исторической наукой. Кстати, при всем твоем плохом отношении к французской кавалерии, я доволен, что французская кавалерия оставила о себе добрую память в Городе Ангелов.

- Кто сказал, что я плохо к тебе отношусь? - возмутился волшебный голос. Я очень хорошо к тебе отношусь. Может, лучше, чем ты думаешь... - И после крошечной паузы злодейка добавила: - При условии, конечно, что нас разделяют восемь с половиной тысяч километров.

* * *

"Мир, который предвидел Талейран" потихоньку продвигается. В университетских библиотеках нахожу книги, нужные для работы. В рыбацком домике листаю старинные фолианты, утыкаюсь в любую страницу и не могу оторваться. То, что в фолиантах, для работы абсолютно не нужно, к Талейрану никакого отношения не имеет. Но мне интересно. Праздное любопытство.

Достаю папку со своими записями. Пытаюсь сосредоточиться, а мысли расплываются, мысли ходят по кругу, по заколдованному кругу, где нет ответов на вопросы "почему" и "отчего". Круг сужается, круг вертится, в дьявольской карусели мелькают лица, орущие "Долой тирана!", а в центре круга возле поверженного Робеспьера стоит мальчишка, победитель битвы при Флерюсе, мальчишка, от взгляда которого еще вчера трепетал Конвент, стоит, молча скрестив руки на груди. "Если Революция потеряет разум, то напрасны будут попытки ее образумить. Лекарства окажутся хуже, чем болезнь, порядочность и честность - ужасающими..." Гениальное предвидение. Абстрактное. Почему же он не мог предугадать конкретных вещей, сохранить для Революции необходимые ей политические силы, нужных людей? Вот хромыга Талейран прекрасно ориентировался в повседневной жизни, безошибочно угадывал перемены, а в политике ставил всегда на верных лошадок. Хромыга далеко видел, умел выжидать и маневрировать. Окажись он на месте Сен-Жюста, не было бы Девятого термидора. Он не писал бы накануне доклад, а использовал последнюю ночь для переговоров и нашел бы с заговорщиками разумный компромисс. Скажем, провозгласить Робеспьера почетным президентом Республики, без исполнительной власти. Пусть занимается теорией. И тут же отменить Террор. Не переворот, а мягкий поворот. Doucement. Сен-Жюст писал всю ночь доклад, зная, что ему не дадут его прочесть. Мальчишка. Мальчишки совершают самоубийство, думая, что смерть - это не навсегда, попугаю родителей. Все сложнее. Сейчас легко говорить: "Вот, на месте Сен-Жюста..." Дело в том, что тогда на месте Сен-Жюста мог быть только Сен-Жюст. В Революции было время Мирабо, время братьев Ламет, время Вернио, мадам Ролан, время Дантона. Революция, как Сатурн, пожирала своих детей. Наступило время Робеспьера, Неподкупного Робеспьера, честность и порядочность которого были вне подозрений. Время самого страшного террора. Однако Робеспьер по складу характера и ума теоретик. И тут он замечает Сен-Жюста, самого молодого депутата Конвента, идеалиста, рыцаря без страха и сомнений. Какое замечательное оружие попадает в руки Робеспьеру! Меч, которым он крушит врагов направо и налево. Уже через год Сен-Жюст выдвигается на первые роли. Выше его только Робеспьер. Кто и когда еще в Истории так стремительно приходил к власти?