вижу ее каждый день в течение часа, а каждый час, как говорит Донамар [ср. с. 520], имеет 23 сестры, что в легком танце воспоминаний светло плывут вокруг тебя в хороводе (по-немецки Stunde «час» женского рода. — Н. Б.). — Когда я тронусь дальше, как смогу я снова оставить это Совершенство, не знаю и не думаю о том, и где еще мог бы я найти то, что имею здесь; вблизи ее обитают чистейшие чувства; долгу, и человеколюбию, и самоотречению, и самопожертвованию учишься ты возле нее; я очищаюсь в общении с нею; и если я не преуспею в обогащении житейской мудростью, то во всяком случае ты однажды увидишь своего друга просто более хорошим человеком»

(S. 113).

Дальше путь его лежал в Гамбург и Лондон.

«На Рейне между Майнцем и Бингеном 17 мая 1794 года.

Прекраснейший вечер опускается на волшебные берега Рейна, наш челнок скользит легко и мягко по водам роскошной реки, а я уныл и безрадостен: каждый удар весла, мой Хирцель, каждая волна Рейна удаляет меня от Франкфурта...»

(Ibid.).

В конце 1794 г. Церледер на обратном пути вновь остановился во Франкфурте, на этот раз на четыре месяца. Именно тогда он преподнес Сюзетте Гонтар собственноручно переписанный из журнала «Фрагмент „Гипериона“».

Однако в апреле 1799 г., продолжая после четырехлетнего перерыва свои записки, Церледер констатирует, что «головокружение прекратилось», что «спокойное размышление вывело его из мыслей и фантазий, некогда его занимавших».

388

У тебя в руке была книга! — Ср. в письме Гёльдерлина: «Вот наш Гиперион...» (с. 392).

389

...они...разошлись со мной во мнении... — зато удивительно согласен с ней оказался Гёте. Двумя годами раньше, 9 августа 1797 г., он писал из Франкфурта Шиллеру:

«Любопытнейшая вещь бросилась мне в глаза в характере публики большого города. Она живет в беспрестанной толчее добывания и потребления, и то, что мы называем «настроением», здесь невозможно ни возбудить, ни сообщить. Все удовольствия, даже и театр, служат лишь для рассеяния, и великая склонность [здешней] читающей публики к журналам и романам проистекает из того, что первые всегда, а вторые по большей части вносят рассеяние в рассеяние.

Мне даже кажется, я приметил своего рода недоверие к поэтической продукции или по меньшей мере к тому, что в ней есть поэтического, каковое также совершенно естественно вытекает из сих причин. Поэзия требует, прямо-таки диктует сосредоточенность, она обособляет человека вопреки его воле, завладевает им снова и снова, и в широком мире (чтобы не сказать — в большом) она так же неудобна, как верная возлюбленная»

(«Briefwechsel zwischen Schiller und Goethe». Jena. Diederichs. 1910. S. 407).

390

...о том, что ты мне пишешь... — По-видимому, Гёльдерлин написал о слухах, которые связывали его имя с именем Софи Меро.

391

...в дом одной дамы... — то есть Шарлотты фон Кальб. Шиллер действительно поселился в этом доме в Виндишгассе и жил там, по-видимому, до 1802 г. С Шарлоттой фон Кальб Гёльдерлина связывали дружеские чувства, но никаких оснований для ревности в них не было.

392

Пятница, 30 января [7800]. — В 1800 г. пятница была 31 января.

393

Он... — Комментаторы расходятся во мнениях. Это может быть и сын ее, Анри, и брат.

394

...возможна перемена... — Речь идет о болезни свекрови.

395

...через господина Ландауэра. — Кристиан Ландауэр (1769—1845) — штутгартский торговец, друг Гёльдерлина, у которого он жил в 1800 г. На обороте этого письма позднее (предположительно в 1805—1806 гг.) Гёльдерлин написал строфу гимна:

[Так что ж такое наша жизнь?..]

Так что ж такое наша жизнь? образ божий.

Под небом бредут чередой земнородные все и смотрят

В него, читая в нем, как в книге, так

Подражая его бесконечности и богатству.

Так что же, богато

Простое небо? Цветами на нем

Серебряные облака. Но дождь оттуда —

Роса и влага. Когда же

Вся синь сотрется, эта простота, проступит

Матово-белое, подобное мрамору, или как металл,

Анонс богатства.

396

[Начало мая 1800]. — Это письмо последнее; оно написано карандашом и к концу почти не поддается расшифровке. Мы даем перевод по варианту чтения, предложенному А. Беком.

8 мая они виделись последний раз. Гёльдерлин вернулся на родину, затем несколько месяцев был в Швейцарии, потом — во Франции, в Бордо. Когда в июне 1802 г. он возвращается, где-то на дороге его настигает письмо Синклера с сообщением о смерти Диотимы. Она умерла, заразившись корью от своих детей. Но ей и так оставалось жить недолго (у нее был туберкулез). О последних днях ее пишет ее племянница Мари Белли-Гонтар:

«В июне мои родители давали большой званый обед, фрау Гонтар-Боркенштейн, моя тетушка, тоже на нем присутствовала; никогда не казалась она мне такой прекрасной, как в тот день, я даже помню, как она была одета; на чехле из белого атласа черное тюлевое платье, рукава короткие, а на голове маленькая белая креповая шляпа с пером; шея, руки, грудь и лицо белые как алебастр; на ней не было никаких драгоценностей. Присутствующие господа теснились вокруг нее; граф Шлик, австрийский посланник, господин барон фон Малль, его атташе, господин фон Хирфингер, французский посол, только с ней и разговаривали.

Через несколько дней я сильно простудилась, доктор опасался, что это серьезно. Тетя Сюзетта пришла меня проведать, когда мне стало получше, и как мила, как хороша была она в простом коричневом ситцевом платье, волосы у нее были легонько подколоты; на прощание она дала мне руку и пообещала скоро прийти опять.

А на следующий день у ее детей открылась корь. [...]»

(Belli-Contard М. Lebens-Erinnerungen. Frankfurt а. М., 1872. S. 61—62).

397

Перевод Я. Э. Голосовкера. Публикуется впервые. Печатается по тексту ЦГЛА (Ф. 629. Оп. 1. Ед. хр. 617—620). Перевод выполнен в 1935 г.

Я. Э. Голосовкеру принадлежат также перевод «Смерти Эмпедокла», вышедший с предисловием А. В. Луначарского в издательстве