– Ничего подобного! Просто мы никогда не остаемся одни. Я надеялся тебя поцеловать, только и всего…

– Не надо мне врать!

Сейчас она действительно была несправедлива. Да, он надеялся когда-нибудь лечь с ней в постель, но совершенно не ждал, что это будет сегодня.

– Идем, – сказал он. – Выпьем чаю где-нибудь в другом месте. «Риц-Карлтон» совсем недалеко, все англичане там останавливаются, – там должен быть чай.

– Не говори ерунды, не надо никуда идти. Я тебя не боюсь. Я могу с тобой справиться. Я просто разозлилась на тебя. Мне не нужен мужчина, который ухаживает за мной, потому что считает легкодоступной.

– Легкодоступной? – Его голос сорвался на крик. – Какого черта! Я шесть лет ждал, пока ты снизойдешь до меня и согласишься со мной встречаться. И даже сейчас я прошу только поцелуя. Если ты – легкодоступная, то не хотел бы я любить труднодоступную!

К его изумлению, она расхохоталась.

– Что смешного? – раздраженно сказал он.

– Прости меня. Ты прав, – сказала она. – Если бы ты искал доступную, давно бы выбросил меня из головы.

– Вот именно!

– После того как я целовалась с тобой, когда выпила, я думала, что ты должен быть обо мне невысокого мнения. И когда ты стал меня преследовать, решила, что ты просто любитель приключений. Да и в последние недели мне это стало казаться. Я была к тебе несправедлива, прости меня.

Вуди был озадачен этими ее перепадами настроения, но решил, что последняя фраза означает перемену к лучшему.

– Я сходил с ума по тебе еще до того поцелуя, – сказал он. – Ты, наверное, не замечала.

– Я тебя вообще едва замечала.

– Хотя я довольно высокий.

– Это твое единственное достоинство, если говорить о внешности.

Он улыбнулся.

– С тобой мне зазнаться не грозит, правда?

– Сделаю все, что смогу.

Чайник закипел. Он насыпал в фарфоровый заварочный чайник заварку и залил кипятком.

Джоан сидела с задумчивым видом.

– Ты сейчас сказал одну вещь…

– Какую?

– Ты сказал: «Не хотел бы я любить труднодоступную». Ты серьезно?

– Что серьезно?

– О любви.

– Ох… Да не собирался я этого говорить… Но в конце концов – да, – он плюнул на осторожность, – если хочешь знать правду, я тебя люблю. Я, наверное, уже много лет тебя люблю. Я тебя обожаю. Я хочу…

Она обняла его за шею и поцеловала.

На этот раз поцелуй был настоящий, ее губы двигались жадно, кончик языка касался его губ, она прижималась к нему всем телом. Было как в тридцать пятом году, только без вкуса виски на ее губах. Это была та девушка, которую он любил, настоящая Джоан, восторженно думал он, – женщина сильных страстей. И она была в его объятиях и целовала до потери памяти.

Она сунула руки под его футболку, провела по его груди, прижимая пальцы к ребрам, потирая ладонями соски, сжимая его плечи, словно хотела проникнуть поглубже в его тело. Он понял, что у нее, как и у него, накопилось столько подавленного желания, что теперь, словно прорвало плотину, она была не в силах сдерживаться. Он делал то же, что и она, – гладил ее бока, сжимал грудь с чувством счастливого освобождения, как ребенок, отпущенный из школы на неожиданный праздник.

Когда его рука жадно направилась ей между ног, она отстранилась.

Но то, что она сказала, его удивило.

– У тебя есть противозачаточные?

– Нет! Извини…

– Все в порядке. На самом деле это хорошо. Это доказывает, что ты действительно не собирался меня соблазнять.

– Лучше бы собирался.

– Ничего. У меня есть знакомый женский врач, в понедельник я все улажу. А пока мы что-нибудь придумаем. Поцелуй меня еще.

Он снова стал ее целовать и почувствовал, что она расстегивает его брюки.

– Ух ты, – сказала она. – Как здорово.

– Я тоже так думаю, – прошептал он.

– Мне, пожалуй, обе руки понадобятся.

– Что?

– Это, наверное, потому, что ты такой высокий.

– Ничего не понял, ты о чем?

– Тогда я заткнусь и просто буду тебя целовать.

Через несколько минут она сказала:

– Платок.

К счастью, платок у него был.

Он открыл глаза за несколько секунд до конца и увидел, что она смотрит на него. В ее взгляде он прочитал желание, восторг и что-то еще – возможно, даже любовь, подумал он.

Когда все кончилось, он почувствовал блаженный покой. «Я люблю ее, – подумал он, – и я счастлив. Как хорошо жить».

– Это было чудесно, – сказал он. – Я хочу тебе тоже сделать это.

– Хочешь? – сказала она. – Правда?

– Еще бы!

Они все еще стояли на кухне, прислонившись к двери холодильника, но переходить куда-то ни ему, ни ей не хотелось. Она взяла его руку и направила под летнее платье и хлопковое белье. Он почувствовал горячую кожу, вьющиеся волосы и влажное углубление. Он хотел завести палец внутрь, но она сказала: «Нет». Взяв его палец, она направила его между мягких складок. Он почувствовал что-то маленькое и плотное, размером с горошину, под самой кожей. Она обвела его пальцем маленький кружок.

– Да, – сказала она, закрывая глаза. – Вот так.

Он с нежностью наблюдал за ее лицом, а она слушала свои ощущения. Через минуту-другую она тихонько застонала, а потом еще и еще. Потом она отвела его руку и расслабленно прислонилась к нему.

Через некоторое время он сказал:

– Твой чай остынет.

Она рассмеялась и ответила:

– Вуди, я люблю тебя.

– Правда?

– Надеюсь, тебя не пугает, что я произношу эти слова?

– Нет, – он улыбнулся. – Я очень счастлив.

– Я знаю, что девчонки не должны вот так заявлять такие вещи. Но я не могу притворяться, что раздумываю. Когда я что-то решила – на этом все.

– Да, – сказал Вуди. – Это я заметил.

V

Грег Пешков жил в постоянном отцовском номере в «Риц-Карлтоне». Лев приезжал и уезжал, останавливаясь на несколько дней по дороге из Буффало в Лос-Анджелес и обратно. В данный момент Грег жил в номере один – если не считать фигуристую дочку конгрессмена, Риту Лоренс, которая осталась на ночь и теперь ходила, очаровательно взъерошенная, в красном шелковом мужском халате.

Портье принес им завтрак, газеты и почтовый конверт.

Совместное заявление Рузвельта и Черчилля вызвало больше шума, чем Грег ожидал. Прошла уже неделя с лишним, но это по-прежнему была главная новость. Пресса назвала заявление «Атлантической хартией». Она вся состояла, по мнению Грега, из осмотрительных фраз и туманных обещаний, но мир отнесся к ней иначе. Ее встретили как звук трубы, обещающий свободу, демократию и мировую торговлю. Сообщали, что Гитлер пришел в ярость и сказал, что это все равно что объявление Соединенными Штатами войны Германии.