Или:

и несколько других, как например “Был и я среди донцов, гнал и я османов шайку”, навеянных случаем, встречей, минутной вспышкой вдохновения.

Из Тифлиса Пушкин ехал в сопровождении донских казаков, отслуживших очередь и возвращавшихся на родину, и потом, когда предстали перед ним широкие степи Дона и величавый образ казачьего народа, вечно готового к битвам, он вспомнил своих старых соратников, и это настроение поэта вылилось в художественном произведении:

Наконец, заключительной песней Пушкина, довершившей, так сказать, эту вдохновенную передачу впечатлений славной войны, был “Олегов щит” – легенда, полная высокой поэзии и образности.

По возвращении в Петербург воспоминания о Кавказе никогда не покидали Пушкина. В одной из своих поэм – “Домик в Коломне” – он, как бы случайно, шутя, вспоминает знаменитый Ширванский полк и несколькими чертами с поразительной верностью рисует нам этот полк именно таким, каким он был в грозный день Ахалцихского штурма.

В другом стихотворении – “19 октября”, посвященном лицейской годовщине, поэт особенно тепло и задушевно обращается к одному из своих отсутствующих друзей:

27 января 1837 года Пушкина не стало: он пал на дуэли, смертельно раненный кавалергардским офицером Дантесом. Пуля, попавшая в правый бок, остановилась в печени. Страдания его были ужасны, но твердость духа изумляла даже врачей. Арендт говорит, что он был в тридцати сражениях, видел много умирающих, но мало видел подобных. Последние минуты Пушкина были услаждены высоким вниманием императора Николая Павловича, почтившего его собственноручной запискою: “Если Бог не приведет нам свидеться в здешнем свете,– писал ему государь,– то посылаю тебе мое прощение и последний совет – умереть христианином. О жене и детях не беспокойся: я беру их на свои руки”. Записку эту привез ему Жуковский. “Скажи государю,– ответил Пушкин,– что мне жаль умереть: был бы весь его. Скажи, что я желаю ему счастья в его сыне, в его России”...

Между тем слух о катастрофе разнесся по всему Петербургу, и со всех сторон города экипажи и пешеходы длинной вереницей потянулись на Мойку, где близ Певческого моста, в доме княгини Волконской, была квартира поэта. Курьеры то и дело подъезжали к подъезду и скакали обратно, отвозя государю известия о состоянии больного. Народ два дня ночевал на улице. И вот, 29 января, в три часа пополудни, опять подскакала курьерская тройка. Молодой флигель-адъютант быстро вбежал на лестницу и также быстро вышел обратно, расстроенный, заплаканный. Толпа остановила его. “Неужели все кончено?” – “Все, все; молитесь за упокой души Александра”,– ответил молодой офицер, и тройка вихрем помчалась по направлению к Зимнему дворцу.

Прах Пушкина покоится в Псковской губернии, в Святогорском Успенском монастыре, всего в четырех верстах от любимого им села Михайловского. Могила его – за алтарем главной каменной церкви, возле самой монастырской ограды, мимо которой идет почтовая дорога в Новоржев. Старые липы осеняют черный мраморный памятник с простой надписью: “Александр Сергеевич Пушкин”. Он стоит высоко на пьедестале, окруженный железной решеткой, и виден весь через каменную ограду кладбища.

Кавказ откликнулся также на кончину своего любимого певца, в лице молодого мусульманского поэта Сабухия[31], написавшего прекрасное стихотворение “Смерть Пушкина”. Нельзя не отнестись с симпатией к самой идее, побудившей молодого азиата быть отголоском той скорби, которую вызвала во всех концах России весть о кончине великого писателя. Замечательно также, что перевод этих стихов на русский язык сделан Марлинским (Бестужевым), и что это было последнее произведение пера его: через несколько дней он был убит в сражении.

“Бахчисарайский фонтан,– так оканчивается это стихотворение,– шлет тебе с весенним зефиром благоухание роз своих, а седовласый старец Кавказ отвечает на песни твои сгоном в стихах Сабухия”.