управлять, – транспортировать судно в «Эдельвейс» мне придется.

– Придется? – хмыкнул Базиль. – Да ты сам, поди, вызвался…

– Ну да, сам, – не стал спорить Смирнов. – Совмещу полезное с приятным! Но сначала труп доставлю на тот берег, ребят туда же отвезу, а уж потом в «Эдельвейс». Мне все равно туда надо. А так – и катер заодно верну, да еще и прокачусь с ветерком, молодость лихую вспомню! – И он, запрыгнув на борт, стал с интересом рассматривать приборную доску.

Пока Леха изучал устройство катера, Базиль заварил чай и прикидывал, что делать дальше. Варианта было три. Первый: остаться на острове и вернуться к рыбной ловле. Второй: прокатиться вместе со Смирновым до «Эдельвейса» на катере. И третий: отправиться по реке на своей резиновой лодке, чтобы поискать место, где человек в плащ-палатке причалил к берегу. Перебрав в уме все эти варианты и сделав вывод, что лучшим будет – начальный, а промежуточный – приемлемым, Базиль все же остановился на последнем.

– Леха, чай готов! – крикнул он Смирнову. – Зови ребят, пусть тоже попьют!

– Они не будут, – ответил за судмедэксперта и фотографа Леха. – Ротшильд в антисанитарных условиях пищу не употребляет. Он предпочитает по соседству с покойничком ее вкушать. Сидит сейчас в каюте, чаи гоняет – там и чайник, и заварка есть…

– А фотограф где?

– Зарубин убежал лягушек фотографировать. У него своя страничка в Интернете, он там свои работы выкладывает…

Про Интернет Базиль не знал практически ничего, поэтому, как там можно выложить работы, представить не мог. Он отлично разбирался в технике. Сам ее чинил. Если надо, и собирал (из старых запчастей), но вот компьютеры так и остались для него загадочными ящиками, к которым не знаешь, с какой стороны подойти. Митя, к слову сказать, в этом пошел в отца. Единственное, на что он был способен, так это набрать в «Ворде» отчет. А вот Марго с компьютерами легко управлялась. Даже могла сама почистить диск от вирусов или систему переустановить, что вызывало у Митрофана и его отца чувство глубокого уважения и легкой зависти.

– Чаек знатный, – похвалил Леха приготовленный Базилем напиток. – Спасибо… – Он поставил опустевшую кружку. – Теперь лаврушечки хотел бы попросить, да собираться будем…

– Секунду! – Базиль порылся в пакете с провиантом и отыскал пачку лаврового листа. – Бери все, если хочешь, у меня еще есть…

– Да куда мне всю? – Леха достал один листик и сунул его в рот. – А вы чем займетесь?

– А я порыбачу немного… С лодки. На удочку.

– Неугомонный вы, Василь Дмитрич, – восхитился Леха. – Все утро туда-сюда нас возили, и опять в лодку! Отдохнули бы…

– На том свете отдохну, – отмахнулся Базиль. Затем поднялся с корточек и стал готовить снасти. Удочку все равно надо было взять. Хотя бы для отвода глаз.

Габриель

За приездом милиции Габриель наблюдал из окна столовой. Он видел, как к корпусу подкатил «уазик» и из него выбрались двое: высокий полноватый мужчина и мускулистый черноволосый паренек. Какой-нибудь следователь да младший опер. «Всего двое, отлично! – подумал он. – Значит, все путем. У милиции нет сомнений в том, что покойный совершил самоубийство, а не умер насильственной смертью…»

Габриель хотел продолжить наблюдение за прибывшей в «Эдельвейс» парочкой, но тут его отвлекла одна из официанток, и он был вынужден оторвать взгляд от окна. Перекинувшись с ней парой фраз, Габриель уже собрался вернуться к прерванному занятию, как услышал знакомый дискант и обернулся на голос.

– Вы в курсах, че случилось? Нет? Да вы че, тут такое… – разорялся прыщавый студент, стоя у входа в обеденный зал и обращаясь к кучке отдыхающих, намеревавшихся пройти к своим столикам. – Чувак один вены себе вскрыл! Прикиньте? Вот так взял и ушел из этой поганой жизни…

Люди смотрели на него с недоумением. Им было непонятно, почему парня охватило такое радостное возбуждение. По всеобщему мнению, сообщать такую трагическую новость надо было совсем другим тоном. Но паренек продолжал захлебываться эмоциями и все твердил одно: «Ну, молодец чувак! Уважаю!»

«Спасибо тебе, крысенок, – мысленно усмехнулся Габриель. – Твоя теперешняя реакция будет лучшим доказательством твоего добровольного ухода из жизни… И уйдешь ты, милый мой, совсем скоро… – Он засунул руку в карман и нащупал овальную таблеточку, которая должна, кроме веревки и мыла, помочь ему в этом деле. – Так что поганая жизнь тебе надоесть не успеет… Чувак!»

Паренек все разорялся, но долго слушать его визгливый голос Габриель не мог, поэтому отключил сознание, а вместе с ним и все органы чувств, и погрузился в безмятежность. Это был его большой талант – уметь «выключаться». Габриель мог часами сидеть ни о чем не думая, не двигаясь, не видя, не слыша, не обоняя, но готовый в любой момент «ожить» и начать функционировать. Как какой-нибудь компьютер, поставленный в режим ожидания. Не во все периоды жизни у него это получалось, но в последние годы он легко очищал свое сознание. А уж в детстве ему это удавалось без усилий…

Город, из которого был родом Габриель, находился в Западной Украине. Он был небольшим, старинным и отдаленным от остальных населенных пунктов. Основной его достопримечательностью была древняя крепость. Во время войны в ней располагался штаб Абвера, и в ее огромных сырых подвалах содержались сотни заключенных. Казнили их во дворе, а хоронили на пустыре за монастырскими стенами. Вырывали огромную яму и сваливали в нее трупы. Когда яма заполнялась, ее закапывали, а заключенных гнали рыть другую.

Земля в их городке была пропитана трупным ядом. А стервятников было столько же, сколько в других населенных пунктах галок или голубей. Весной, когда цвели фруктовые деревья, никому не приходило в голову восторгаться прекрасным зрелищем, потому что на всех ветках сидели эти мерзкие птицы.

Габриель рос очень болезненным и странным мальчиком. Родился он недоношенным, слабым, плохо реагирующим на внешние раздражители. Врачи сначала сомневались в его жизнеспособности, а чуть позже в полноценности. Но ребенка выходили, и он оказался вполне нормальным. Разве что немного отставал в развитии и очень плохо ел. А еще совсем не плакал.

Ходить Габриель начал в полтора года. Говорить в три. Но, научившись этим детским премудростям, в отличие от других ребятишек не носился как угорелый и не болтал без умолку. Как правило, он сидел на подоконнике и смотрел вдаль, а в разговоры вступал лишь в тех случаях, когда кивком головы или жестом нельзя было ничего объяснить. Эдакий маленький сфинкс: неподвижный и молчаливый. Оживал Габриель только тогда, когда отец приносил в дом забитых кур. Обезглавленные птицы, сваленные в углу кухни, вызывали у мальчика