Потом шли к Эмилии обычным маршрутом, через проспект Гедиминаса, где в это время обычно еще продают цветы. Купил три темно-бордовые розы на очень длинных стеблях, как всегда самые дорогие, Эмилии это было важно, а ему все равно.

У подъезда поцеловал Эмилию в щеку, сказал: «Извини, малыш, сегодня я… у меня… мне срочно надо. Спасибо за вечер, я тебе позвоню».

Эмилия выглядела удивленной, но сам удивился гораздо больше. Спрашивал себя: «Эй, ты чего?» Так и не дождался ответа – ни по дороге, ни в незнакомом баре, куда зачем-то свернул, хотя завтра пятница, открытие выставки в дурацкой галерее, в смысле с утра на работу, какая может быть галерея, совсем свихнулся, придурок, и даже посмеяться над собой тебе не с кем, такая беда.

* * *

Бармен был красив, как киноактер, и приветливо невозмутим, тоже как в каком-нибудь старом фильме; порекомендовал кайпиринью, коктейль из бразильской водки кашасы, никогда раньше не пробовал, а оказалось, отличная штука, от нее не столько пьянеешь, сколько исполняешься беспричинной радости, как те двое с фотографий, которые с елкой и кактусом, вот они, оказывается, почему! Сам бы сейчас хохотал в голос, если бы нашлась подходящая компания, а в одиночку смеяться вслух – это все-таки не дело, не настолько я пьян и, положа руку на сердце, не настолько счастлив, сколько коктейлей ни выпей, а до полного счастья чего-то все равно не хватает, возможно, кудрявой тощей подружки с таким удивительным длинным, почти уродливым, бесконечно чувственным ртом – каково, интересно, ее целовать? Я бы попробовал, правда, вот прямо сейчас бы попробовал с радостью, где же ты, женщина-которая-смеется, куда подевалась, эй!

Но она, конечно, не возникла из ниоткуда за соседним столом, не вошла с улицы, извиняясь за опоздание, не влетела в окно, как птица, не выскочила из подсобки с полным подносом орешков и чипсов, что на самом деле совершенно не удивительно, но все равно чертовски обидно. Это она зря.

Спьяну всегда становился внимательней, чем обычно, видимо, мозг включал дополнительную систему контроля, чтобы не влипнуть в неприятности, не забыть положить в карман кошелек, не выронить телефон, не шагнуть под машину, не выйти в закрытую стеклянную дверь. Только поэтому заметил пришпиленную кнопкой, высоко, над стеллажами с бутылками, почти под самым потолком цветную открытку с изображением трамвая, почему-то на фоне Святой Анны[38], хотя трамваев в Вильнюсе отродясь не было; ну то есть как «отродясь», на самом деле с двадцать шестого года прошлого века, когда выставили на продажу вагоны злосчастной «пигутки»[39], с тех пор о трамваях больше не заикались, с двух попыток не получилось[40], третью дают только в сказках, а в жизни – нет, значит нет.

И вдруг трамвай и Святая Анна! Вроде бы не рисунок, а фотография. Дураку ясно, что фотошоп. Попросил посмотреть, желая разобраться, как это сделано, бармен не поленился залезть на табуретку, дотянулся, спасибо ему за такую любезность. Долго вертел открытку в руках, щурился, изображая знатока, все равно ни хрена не понял про фотошоп, зато разглядел детали: кудрявую пассажирку, по пояс высунувшуюся из трамвайного окна, и ее долговязого кавалера с гигантским плюшевым зайцем в руках, которого он не то подавал подружке, не то, напротив, помогал эвакуировать из вагона, поди их пойми. Лиц, конечно, было не разглядеть, и это к лучшему, потому что наверняка бы чокнулся прямо на месте, снова опознав своего счастливого двойника, а так – ну просто подумал: «Они, готов спорить, они!» И заказал еще одну кайпиринью, гори все огнем. Ласковым, теплым, темным, неугасимым небесным огнем, как от ее поцелуев. Чьих «ее»? – не знаю, не помню, неважно, но ты, уважаемое все, пожалуйста, будь так добро, гори им, гори.

Пока сидел в баре, на улице изрядно похолодало, и зарядил смурной, совершенно осенний дождь, такой неуместный, но почти неизбежный в апреле; пожалел, что не вызвал такси, думал даже вернуться в бар и позвонить оттуда, без точного адреса никто не захочет ехать, но поленился, пошел пешком до самой остановки; оказалось, правильно сделал: успел на последний трамвай. Чудо, на самом деле обычно в это время они уже не ездят, неужели наконец-то ввели специальный ночной маршрут? Завтра надо будет посмотреть на сайте городского транспорта, там должны написать.

Домой добрался сильно за полночь, и уснул, едва голова коснулась подушки, уже без штанов, но в рубашке и почему-то в одном носке.

* * *

Что снилось, потом так и не вспомнил, но проснулся счастливым, как в детстве, нетерпеливым, исполненным сладких предчувствий, как будто кофе, растворимая овсянка и получасовая прогулка до офиса – лучшее, что может случиться с человеком, а кропотливая работа с аудиторскими документами – захватывающее приключение, о котором всю жизнь мечтал. На самом деле мечтал, конечно же, о другом, но настроения это почему-то совсем не портило – подумаешь, сегодня так, а завтра будет иначе, ужасно интересно, как именно, кто бы мне рассказал.

О дурацкой галерее и открытии выставки сперва даже как-то не вспомнил, а когда спохватился, что хотел туда зайти, познакомиться с фотографом и может быть, если сложится разговор, расспросить об этих его развеселых моделях, сладкой парочке – кто они? где они? – уже было поздно, потому что твердо пообещал шефу, во-первых, закончить срочную работу, даже если придется сидеть до ночи, а во-вторых, выпить с ним потом коньяку, не то в награду за успех, не то в наказание за излишнюю покладистость, это как посмотреть.

Работу закончил быстро, к восьми; с коньяком оказалось сложнее, потому что шеф был в лирическом настроении, домой не спешил, получасом в ближайшем баре не ограничилось, пошли в не ближайший, потом куда-то еще; в итоге остался один только в половине двенадцатого, удручающе трезвый не то от ночного холода, не то от досады, что не успел на открытие выставки; впрочем, ладно, к черту ее.