Отчасти по этой причине руководимая вашей светлостью мудрая политика моего усопшего деда добилась создания союзов, которые весьма содействовали тому, что обеспечили нас от нападений нашего прирожденного наследственного врага на Западе. Эта политика сумела также расположить в нашу пользу властелина России. Влияние этого [фактора] сохранится до тех пор, пока теперешний царь действительно обладает властью для осуществления своей воли. Но как только он лишится власти, – а многие признаки этого имеются налицо, – то вполне вероятно, что Россия уже не позволит отделить себя от нашего прирожденного врага и вместе с ним начнет против нас войну в момент, когда военные средства обоих покажутся им достаточно сильными, чтобы безнаказанно нас уничтожить.

При таких обстоятельствах ценность наших союзников возрастает: крепко привязать их к нам[83] и в то же время не допускать сколько‑нибудь значительного их влияния на империю будет и останется великой и, должен признать, трудной задачей осторожной германской политики. Но при этом надо принять во внимание, что один из наших союзников принадлежит к романскому племени и его правительственный механизм не обладает такой абсолютной прочностью, как у нас. Поэтому едва ли можно рассчитывать на длительность этого союза, и для нас лучше раньше начать войну, в которой мы рассчитываем на помощь союзников.

Наши враги, несомненно, сделают немало всякого рода попыток изолировать нас и отвлечь от нас наших союзников; всякая совершенная нами ошибка, всякий промах германской политики будет содействовать этим стремлениям. К таким ошибкам я должен отнести какое‑либо покровительство Баттенбергу; Австрия усмотрела бы в этом нарушение своих специальных интересов, а Россия получила бы удовлетворение, увидев, что мы лишаемся нашего лучшего союзника. Война из‑за Баттенберга не может пользоваться в Германии популярностью, и столь необходимый на войне furor Teutonicus [тевтонская ярость] совершенно отсутствовал бы.

Россия легко смогла бы тогда создать отношения, которые привели бы к войне; но общественное мнение, несомненно, назовет виновником войны Германию. Я признаю, что тем самым было бы достигнуто ускорение опасности войны, но какой ценой?

Я далек от намерения добиваться этого[84]. Так как все время имелась в виду война на Западе, и в соответствии с этим велись военные приготовления, и так как война на Западе, как ваша светлость подчеркивает, во всех отношениях обещает больше преимуществ, чем на Востоке, то военные авторитеты были бы особенно благодарны за такую политику, которая была бы в состоянии действительно обеспечить ведение войны[85] на Западе, как только война будет признана неизбежной.

Но я также держусь мнения, что если мы начнем войну на Востоке, то нам придется вести ее на обоих фронтах. Франция лишь в том случае не выступит, если будет переживать внутренний, особенно тяжелый кризис или если она вновь будет испытывать затруднения военного характера, как это определенно было прошлой осенью (неудача с мелинитовыми снарядами, непригодность новой винтовки, удручающее впечатление от результатов обстрела заградительных фортов в Ютербоке). В противоположность этому, нельзя с абсолютной уверенностью предсказать[86], что если нам придется вести войну с Францией, то Россия ео ipso [тем самым] будет держаться пассивно по отношению к нам.

Всегда, а в особенности при обстоятельствах, сложившихся прошлой осенью, обязанность главного генерального штаба[87] зорко следить за военным положением своей страны и соседей и тщательно взвешивать как благоприятные, так и неблагоприятные в военном отношении моменты. Полученные в итоге выводы предопределяют не направление политики, а военные мероприятия, находящиеся на службе у последней и обусловленные существующим положением. Руководство генерального штаба должно со всей откровенностью довести указанные выводы до сведения руководителя политики, отстаивая при этом военную точку зрения. В этом, по моему мнению, заключается абсолютно необходимая помощь руководству политикой, даже самой миролюбивой.

В таком смысле я и просил бы вас понимать мои злосчастные пометки на полях донесения от 28 апреля; в то же время они имели своей задачей указать на то, что хотя германской политикой следует руководить самым миролюбивым образом, но военные авторитеты Германии и Австрии с полным правом должны были осенью прошлого года обратить внимание на благоприятный с военной точки зрения случай для военного выступления обеих стран.

Несмотря на мои Marginalia [пометки на полях], вызвавшие такое волнение, я все же убежден, что ваша светлость, в случае возможной смены в руководстве государством, и впредь, как и сейчас, будете в состоянии с чистой совестью и с такой же твердостью, как и до сих пор, обеспечивать миролюбивое направление германской политики[88].

Вильгельм,

кронпринц Германской империи и Пруссии».

15 июня 1888 г. кронпринц стал императором. Ровно через неделю я косвенным путем узнал о высказывании его величества, выражающем крайнее недовольство императора по поводу различных статей в берлинских газетах. Речь шла главным образом о вечернем выпуске «Berliner Tageblatt» от 20 июня и о статьях в «Berliner Zeitung» и в «Berliner Presse» от 21 июня, которые, по‑видимому, были написаны с целью уверить в существовании разногласий между его величеством и имперским канцлером по поводу графа Вальдерзее; что, другими словами, и сейчас в руководящих правительственных кругах существовали или намечались трения наподобие тех, которые неоднократно подвергались публичному обсуждению в правление императора Фридриха. Его величество опасается, что заграничная пресса будет комментировать эти статьи, а потому он желает, чтобы правительственная печать дала отпор указанным нападкам и осветила действительное положение вещей. Император остается при тех же взглядах, какие он развивал еще в мае, что, несмотря на свое уважение к графу Вальдерзее, он никогда не предоставит ему необоснованного влияния на внешнюю политику; при его правлении не будет придворной камарильи, наоборот, он убежден, что среди людей, которых он облек своим доверием и которые ему служат, нет никаких группировок, но что все следуют за ним по пути к намеченной им цели.

С 19 по 24 июля император был с визитом в Петергофе. Я только впоследствии получил полные сведения о впечатлении, которое он там произвел. Об этом я упоминал выше. Лишь в июне следующего года, в то время как я был в Варцине, два случая обнаружили, что он сам перенес свое недовольство в область политики.