Меня неоднократно спрашивали о причинах, по которым я воздерживаюсь от таких взносов. Несколько месяцев назад ко мне подошел один господин, тогда неизвестный мне, и просил меня войти в состав комитета, который возглавляет вышеназванную кампанию. Будучи лично знакомым с горячо оплакиваемыми бароном и баронессой, сотрудничая с Фондом Гирша по ряду различных дел и зная о намерениях, трудах и пожеланиях этих великих филантропов, я не колеблясь говорю: ничто не может быть дальше от их желаний, чем стремление к тому, чтобы их благородная жизнь была увековечена памятником из камня и железа. Более того, последняя просьба баронессы Гирш заключалась в том, чтобы над ее могилой не произносили ни речей, ни панегириков. Несомненно, благородная женщина имела в виду, что, если мир, которому они так помогли, не считает достойным памятником их замыслы и начинания, которые они с бароном постоянно воплощали в виде щедрых пожертвований, оказать им честь и увековечить их память не способны ни слова, ни памятники…»

Он хранил как сокровище записку от епископа Поттера, в которой тот одобрял его позицию.

Когда в 1904 г. начали кампанию по сооружению памятника генералу Армстронгу, Шифф занял точно такую же позицию и предложил, чтобы сумму, которую намерены были собрать на памятник, направили на учреждение стипендии или премии имени генерала Армстронга в Хэмптонском университете. А в 1914 г., когда предлагали соорудить памятник Гроверу Кливленду, он предложил подарить собранные средства Колумбийскому университету.

Шифф любил простоту и терпеть не мог всякого рода нарочитость и показуху. Так, у него никогда не было собственной яхты, как у многих его друзей. Летом, путешествуя в свое загородное поместье и обратно, он садился на регулярные суда «Атлантик Хайленде». Его активное неприятие публичной признательности или почестей, оказываемых ему при жизни, сохранялось в течение долгого периода времени. Только иногда и при весьма особых обстоятельствах он делал исключение из этого правила, хотя, несмотря на его личные чувства, его имя начиная со сравнительно раннего времени часто появлялось в газетах. Его часто называли одним из ведущих финансистов в мире и одним из величайших филантропов.

В 1898 г., когда один лондонский журналист попросил Шиффа предоставить сведения для статьи о нем, он ответил: «Я никогда не давал санкцию на то, чтобы обо мне писали». На следующий год, когда в нью-йоркской «Геральд» появилась статья о нем как о филантропе, с его портретом, он написал в редакцию: «Могу лишь сказать, что публикация крайне смутила меня». Он не разрешал публиковать содержание частных бесед и интервью с ним. Когда редакция одной филадельфийской газеты пожелала прислать к нему специального корреспондента, он отказался. В другом случае, когда газета предложила прислать к нему своего представителя и собрать биографические сведения о нем, он велел секретарю написать, «что о себе он никогда и ни с кем не говорит». Прочитав статью, в которой упоминалось его имя, он написал автору: «Позвольте сказать, что я очень не люблю, когда обо мне говорят в весьма хвалебных тонах, в каких Вы сочли нужным упомянуть мое имя. Возможно, подобные упоминания льстят тщеславию некоторых, но, конечно, не получат моего одобрения».

В 1911 г., когда образовали «Комитет ста», который должен был организовать торжественный ужин в его честь, он отказался от предложения. По его словам, что бы он ни делал для общества, он всегда служил лишь распорядителем тех средств, которые подарены ему Всевышним. Хотя ему часто приходилось выступать публично, он невысоко ценил свое красноречие и обычно отказывался от предложений произнести речь.

21 июня 1913 г., когда в издательстве «Патнэм» предложили издать его избранные речи и статьи, он написал: «Я высоко ценю Ваше любезное предложение и еще более того ценю добрые слова, в которые Вы вложили личное чувство, но даже если бы я пожелал воспользоваться Вашим предложением, я бы не смог так поступить, ибо никогда не хранил ни произнесенных мною речей, ни написанных мною статей, поскольку считаю все сказанное или написанное мною преходящим и не думаю, что моим высказываниям суждено произвести сильное впечатление на потомков».

Через неделю он написал другому корреспонденту: «Позвольте заверить Вас, что я тщательно обдумал Ваше заботливое предложение, но я не могу преодолеть чувства, что предложенное Вами издание не стоит осуществлять при моей жизни. Если после моей смерти моим детям и друзьям покажется, что, возможно, стоит поделиться публично произнесенными мною речами, они вольны поступать с ними по своему усмотрению».

Шифф взял за правило не опровергать и не комментировать высказываний о себе и своих делах, даже если они были далеки от правды. Когда в сентябре 1919 г. в одной статье написали, что организация, главой которой был Шифф, ведет переговоры с правительством Соединенных Штатов о выделении невозделанных земель в Америке под поселения еврейских семей из Польши и России, он написал: «Впервые слышу о таком замысле. Более того, если я глава этой астральной организации, то каково же мое жалованье? Хотя я бы не возражал… против опровержения, я считаю, что поступать так ошибочно, ибо едва ли мы склонны замечать всякую чушь, какая появляется в печати, а если мы поступим так в этом случае и не поступим в следующем, все подумают: раз мы не опровергаем написанного, значит, скорее всего, так и есть».

В преддверии своего семидесятилетия, когда ему предлагали различные публичные должности, он написал: «Миссис Шифф и другие члены моей семьи… настоятельно советуют мне теперь, когда моя жизнь клонится к закату, не менять позиции, которую я всегда занимал в отношение почестей, которые мне часто предлагались и которые я неизменно отклонял. Миссис Шифф и мои дети, которые, естественно, знают и понимают меня лучше, чем кто-либо другой, сознают, что при моем характере я лишь впаду в уныние, если приму почести, которые, как мне кажется, люди в целом должны всячески избегать».

Редактору газеты, который просил у него интервью в преддверии его юбилея, Шифф ответил: «Многие издания просили у меня об интервью и статьях в связи с моим семидесятилетием; более того, в той же связи мне предлагались публичные и другие почести. Однако я решил на неделю моего грядущего семидесятилетия оставить город, провести юбилей исключительно с детьми и внуками и не делать никаких высказываний для печати, потому что, по-моему, нельзя создавать впечатления, будто я считаю себя достойным особых почестей или специально пытаюсь произвести на публику впечатление только потому, что за долгие годы моей жизни Всевышний так щедро одарил меня, позволив оказывать разные услуги и быть полезным моим современникам. Позвольте надеяться, что Вы поймете мои чувства; я высоко ценю проявленную Вами добрую волю».

Выше уже упоминался барельеф работы Сент-Годенса, который заказал Кассель в подарок Шиффу. Когда ему впервые предложили запечатлеть детей, Шифф не одобрил предложения, потому что сомневался, стоит ли привлекать такого великого художника, как Сент-Годенс, к частному заказу. Работа была выполнена только по настоянию Касселя. Однако, когда Сент-Годенс попросил разрешения выставить слепок с барельефа в Бостонском музее изящных искусств, Шифф согласился лишь «при условии, что со слепка уберут имена до того, как установят его на место».