— Спокойнее, мэтр! Я сделал вам снисхождение, разрешив взять слово, и заверяю вас, что мы учтем ваше замечание. Но пока идет лишь допрос, который даст судебным заседателям возможность создать правильное представление о личности подсудимого и о его делах, а потому не прерывайте нас.

Дегре сел. Председатель напомнил, что королевское правосудие требует, чтобы были выслушаны все, включая и тех, кто убедительно возражает, но о действиях короля может судить только сам король.

— Он оскорбил его величество! — снова выкрикнул Бурье.

— Я не согласен с этим обвинением, — отрезал Массно.

Массно продолжал допрос, сказав, что, помимо обвинения в превращении неблагородных металлов в золото, чего не отрицал сам подсудимый, хотя и уверял, что это естественное, а отнюдь не дьявольское явление, Пейрак обвиняется еще в том, что он обладает очевидной способностью околдовывать людей, и в особенности совсем юных женщин, чему есть много свидетельств. А также, что на безбожных, разнузданных сборищах, которые он устраивал, обычно большинство составляли женщины, а это «несомненный признак того, что здесь замешан сатана, ибо на шабашах число женщин всегда превышает число мужчин».

Пейрак молчал, погрузившись в свои мысли, и Массно нетерпеливо спросил его:

— Подсудимый, что вы можете ответить на этот вопрос, четко сформулированный на основе определений римской консистории? Кажется, он поставил вас в тупик?

Жоффрей де Пейрак вздрогнул, словно его пробудили ото сна.

— Если уж вы настаиваете, господин председатель, я вам скажу две вещи. Во-первых, я сомневаюсь в ваших столь глубоких знаниях определений римской консистории, так как такого рода сведения не могут быть переданы никому, кроме церковного суда. Во-вторых, вы с таким знанием дела разъяснили здесь, как происходят шабаши, что можно заключить, будто у вас есть опыт в подобных делах и вы хоть раз, но присутствовали на таком сборище сатаны, я же, несмотря на свою богатую приключениями жизнь, признаюсь, никогда с сатаной не встречался.

Председатель буквально задохнулся от этого оскорбления. Он долго не мог вымолвить ни слова, потом заговорил с угрожающим спокойствием.

— Подсудимый, я бы мог воспользоваться этим обстоятельством, чтобы до конца процесса лишить вас слова и судить вас как «бессловесного» и даже отказать вам в праве иметь защитника. Но я не хочу, чтобы в глазах некоторых недоброжелателей вы оказались жертвой каких-то грязных козней. Вот почему я поручаю вести дальнейший допрос другим судьям и надеюсь, что вы не отобьете у них охоту выслушивать вас. Итак, господин протестантский советник, прошу вас!

Высокий человек с суровым лицом встал.

Массно сделал ему замечание:

— Господин Дельма, вы — судья, и ваше высокое звание обязывает вас слушать подсудимого сидя.

Дельма сел.

— Прежде чем продолжить допрос, — сказал он, — я хочу обратиться к суду с просьбой, которую суд ни в коей мере не должен расценивать как предвзятую благожелательность по отношению к подсудимому, но единственно как проявление чувства гуманности. Всем известно, что братоубийственные войны, которые в течение долгих лет опустошали нашу страну, и в особенности юго-западные ее районы, откуда подсудимый родом, еще в раннем детстве сделали его калекой. Судя по всему, наше заседание затягивается, а потому я прошу суд разрешить подсудимому сесть, иначе он может потерять сознание.

— Это невозможно! — злобно отрезал Бурье. — По традиции во время судебного заседания подсудимый обязан стоять на коленях перед распятием. Достаточно того, что ему разрешили не преклонять колен.

— Я повторяю свою просьбу, — настойчиво сказал протестантский советник.

— Естественно, — взвизгнул Бурье, — всем известно, что для вас подсудимый почти единоверец, потому что его вскормила своим молоком гугенотка и, по его утверждению, он был искалечен католиками, что, кстати, еще надо доказать.

— Повторяю, мною руководит лишь гуманность и здравый смысл. Преступления, в которых обвиняют этого человека, внушают мне не меньший ужас, чем вам, господин Бурье, но, если он потеряет сознание, мы никогда не кончим этот процесс.

— Благодарю вас, господин Дельма, но я не упаду в обморок. Прошу вас, продолжим, — вмешался в разговор де Пейрак таким властным тоном, что трибунал после некоторого колебания подчинился ему.

— Господин Пейрак, — начал Дельма, — я верю вашей клятве говорить только правду и верю вам, когда вы заявляете, что не имели никаких связей с нечистой силой. Однако слишком многое остается туманным, и это не позволяет правосудию в полной мере оценить вашу искренность. Вот почему я прошу вас ответить на вопросы, которые я вам задам, и поверить, что мною руководит только желание рассеять ужасные подозрения, которые нависли над вами в результате вашей деятельности. Вы утверждаете, что извлекаете золото из пород, которые, по мнению знающих людей, не содержат его. Предположим, это так. Но почему вы занялись таким странным, тяжелым трудом, который столь не соответствует вашему дворянскому званию?

— Прежде всего я хотел разбогатеть благодаря своему труду и той умственной одаренности, которой наградила меня природа. Одни либо выклянчивают себе пенсию, либо живут на подачки богатого соседа, другие прозябают в нищете. Но меня не устраивало ни одно из этих решений, и я постарался, приложив все свои силы и знания, извлечь максимум пользы из принадлежащих мне земель. И мне кажется, я не нарушил здесь заповедей самого господа бога, потому что он сказал: «Не зарывай талант в землю». А это, я полагаю, означает, что человек, наделенный каким-либо даром или талантом, не имеет права размышлять — воспользоваться им или нет, его долг перед богом — поступать так, чтобы талант приносил плоды.

Лицо у магистрата стало каменным.

— Не вам, сударь, говорить нам о долге перед богом. Ну хорошо, оставим это… Скажите, почему вы окружаете себя либо распутниками, либо странными людьми, приезжающими из других государств, и хотя они и не уличены в шпионских действиях против нашего королевства, но, судя по тем сведениям, которые я имею, не являются истинными друзьями ни Франции, ни даже римской церкви.

— Эти странные, с вашей точки зрения, люди, главным образом, ученые из других стран: швейцарцы, итальянцы, германцы, с которыми мы обменивались сведениями о тех или иных экспериментах и исследованиях. Споры о земном и всемирном тяготении — вполне безобидное времяпрепровождение. Что же касается обвинения в распутстве, которое мне предъявляют, то едва ли в моем дворце случалось больше скандальных историй, чем в те времена, когда, по словам знатоков, куртуазная любовь «цивилизовала общество», и уж наверняка их случалось меньше, чем в наши дни каждый вечер случается при дворе и во всех парижских кабаках.

От этих дерзких слов судьи нахмурились. Но Жоффрей де Пейрак, подняв руку, воскликнул:

— Господа магистраты и все судейские чиновники, сидящие в этом зале, у меня нет ни тени сомнения в том, что вы благодаря чистоте своих нравов и своей целомудренной жизни являете собой один из самых здоровых элементов общества. Не гневайтесь на мои слова, они относятся к совсем иному сословию, и вы сами, бесспорно, не раз шептали их про себя.