отхлебнул: «У-у-у, хорошо». С преувеличенным интересом, словно впервые, разглядывая портрет поэта-диссидента на обложке, поинтересовался:

— Домогался?

— Ни в коем случае. Порядочно себя вёл. Замуж предлагал выходить.

— За кого? — глупее вопроса в природе не существовало.

— Ну здравствуйте, Алла Борисовна! За себя, естественно. А теперь что, отказываешься? Все вы, мужики, одинаковые!

Опер не знал, куда глаза деть в шестиметровой кухоньке.

Нина вела себя грамотно. Художеств ночного гостя, щадя его нервы, описывать не стала. Понимала, умная, что ему и без накручиваний сегодня в массу проблем предстоит окунуться. Объясняться перед начальством за отсутствие на рабочем месте это полбеды, а вот перед женой законною…

— Во сколько угомонился? — Маштаков подошёл к заключительной части блиц-опроса.

— В половине третьего, — хозяйка сложила посуду в мойку, включила воду, подставила руку под струю, дожидаясь, когда польется тёплая.

Миха вздохнул понимающе. Нетрудно было догадаться, как достал он ночью Нину своими пьяными выкрутасами. А ведь в квартире ребенок спал, которому к восьми в школу.

Вторая кружка чая была допита. Отрезок времени, отделявший его от появления на службе, сократился ещё на пять минут. Маштаков чувствовал, как внутри растет стремление спрятаться ото всех.

«Почему всю жизнь я только должен?» — от такой мысли сделалось невыносимо обидно, стало жалко себя.

Желание нейтрализовать тревогу привычным способом росло, как на дрожжах опара. Миха начал профессионально прокачивать конфигурацию. У Нины, вне всяких сомнений, в загашнике есть водка, но сама она не предложит, чтобы не ходить в крайних. Но если попросить в лечебных целях, она нальёт. Если, конечно, хорошо попросить. Она баба с пониманием.

«Ещё хуже наделаю. Одно дело с похмелья с повинной заявиться, другое дело — захмелившись. У Львовича чуйка — легавая с медалями позавидует. Да и рискованно. Встанешь на наклонную плоскость, не остановишься. С другой стороны, как себя не поддержать в беде?».

Борьба мотивов «за» и «против» того, чтобы поправить здоровье, шла на равных. Всё же аргументы «против» пока перевесили. Маштаков решительно поднялся с табурета.

— Я поскакал.

Нина критично глянула на него.

— Подожди, давай я тебе пластырь заменю.

Миха, наклонив голову, терпеливо посапывал, пока хозяйка отделяла от его лба наполовину отклеившуюся нашлёпку, мазала ссадину синтомициновой эмульсией и заклеивала новым пластырем.

— С кем ты вчера бодался? — спросила, убирая аптечку.

— Да об сейф звезданулся. Бумажки с места на место перекладывал. — Маштаков в прихожей разглядывал в зеркале своё непутевое отражение.

Наклеенная над бровью полоска телесного цвета бросалась в глаза меньше, чем прежняя, но в совокупности с отросшей за сутки щетиной наводила на определённые выводы.

Ночью опер объяснил происхождение телесных повреждений иначе, однако Нина и не подумала ловить его на противоречиях. Одетый и обутый, возле двери он поцеловал женщину в тёплую щеку, она не отстранилась, наоборот накинула мягкие руки ему на шею.

— Прости меня, я не всегда такой дурак, — пробормотал Миха, прижавшись к живому человеку, от которого так не хотелось уходить.

— Я зна-аю, — судя по проникновенным интонациям, у Нины не было желания его отпускать.

Делая над собой заметное усилие, она отступила назад.

— Беги, а то опоздаешь. Знаешь хоть, в какой стороне остановка?

Маштаков оказался в этой квартире в первый раз. Помнил, что Нина, как и он, живёт на окраине, только на противоположной, на Машиностроителей.

— В своём городе не заблужусь.

— Удачи. Не пропадай.

— Вечером, если доживу, заскочу. Лишь бы день простоять.

На площадке Миха улыбнулся объявлению, скотчем приклеенному к стене у соседней двери. Крупным аккуратнейшим почерком на четвертушке листа бумаги было написано: «Перестаньте вытирать ноги об мой коврик!».

«Надеюсь, этот крик души не после моего посещения появился», — думал опер, спускаясь по лестнице.

На улице он обнаружил свинцовые сумерки, посвист позёмки и не ниже пятнадцати по Цельсию. Прохожих было немного, рабочие прошли на смену ещё к семи, ИТР[168], школьники со студентами — часом позже. Оглядевшись среди типовых панельных пятиэтажек, Маштаков двинул в направлении освещённой улицы Комсомольской, по которой ходили троллейбусы. В микрорайоне он ориентировался неважно, но тем не менее вспомнил, что в доме, первый этаж которого занимал большой магазин «Хозтовары», имеется рюмочная, именуемая в народе «Пани Моника». Это был шанс. У Нины он не завел разговора за опохмел из чувства стыда. Теперь он поспешал, подняв воротник, без свидетелей его слабости. Мысль заработала в одном направлении — во сколько открывается рюмочная и хватит ли денег на рюмку.

14

14 января 2000 года. Пятница.

07.30 час. — 08.30 час.

Отвозить Галчонка по утрам в садик было, без преувеличения, проблемой. В общественном транспорте самый час «пик», а ехать нужно почти через весь город, десять остановок. Редкий водитель троллейбуса открывал переднюю дверь, чтобы запустить мамочку с ребёнком, а уж в салоне ни один из пассажиров не думал нагретое место уступать, все отворачивались. Непроснувшаяся, накутанная в зимние одежки Галинка становилась неуклюжей, как медвежонок, и такой же неподъёмной. В давке она хныкала и, что гораздо хуже, сильно потела. А от конечной остановки до детсада им предстояло преодолеть метров триста по пустырю, насквозь продуваемому семью ветрами.

Решив больше времени уделять дочке, Вероника по окончании новогодних каникул сняла её с «пятидневки». Год за эту «пятидневку» её поедом ела свекруха, именовала в глаза бессердечной особой. А что толку дырку в голове сверлить, лучше бы помогала, как другим нормальные бабушки помогают. Не-ет, на пенсию уходить мы не хотим, по миру орденоносный механический завод без кладовщицы Веры Васильевны пойдёт, как же. Но учить жизни будем, мы же её порядочно прожили, не чета другим… Да бог ей судья, этой Вере Васильевне!

Путёвкой в детский сад, расположенный на самой окраине города, управление образования осчастливило Голянкину, естественно, не случайно. Это была банальная месть за критическую публикацию в самом начале её карьеры в «Уездном обозрении». В статье Вероника в пух и перья разнесла некомпетентность чиновников от образования, неспособных на протяжении десяти лет решить проблему с очередью в детские дошкольные учреждения. Вполне логичное предположение о том, что очередь создана специально, дабы пропускать в обход её за мзду, вызвало неадекватную реакцию администрации города. Власть имущие, вместо того чтобы искоренять недостатки, на которые им указала четвёртая власть, затеяли судебную тяжбу. Редакция в ту пору не обладала достаточным опытом