Я стоял на дорожке, которую Хилдинг расчистил между черным ходом и изгородью.

Шляпа у неизвестного была все еще надвинута на лоб. Почти наткнувшись на меня, он вздрогнул и недоуменно остановился. Но я не стал ждать, пока он извинится, что так основательно меня отделал. Я сильно врезал ему справа в челюсть. Мой противник был очень удобной мишенью. Он покачнулся и толкнул меня в грудь, будто желая удержать на расстоянии. Но это был не удар. Я его даже не почувствовал. Оттолкнув его руку, я провел серию ударов справа и слева в живот, после чего он согнулся пополам. Бой я закончил коротким ударом справа в лицо. Он застонал, рухнул на снег и теперь лежал, раскинув руки. Вероятно, я ошеломил его своим неожиданным нападением. Он совсем не оказал сопротивления.

Я наклонился, взял его за шиворот, подтащил к черному ходу и с любопытством заглянул ему в лицо. Но увидел совсем не того, кого ожидал. Передо мной лежал Эрнст Бруберг.

Из носа у него текла кровь. Лицо походило на кровавый бифштекс. Шляпа свалилась. Я снова пошел к месту схватки, нашел шляпу, вернулся и нахлобучил ему на голову. Чувствовал я себя неважно. Взяв Бруберга под мышки, я дотащил его до черного хода. Дверь на кухню была открыта, и я потащил его через столовую и маленькую переднюю в гостиную. Здесь я поднял его и положил на диван. Он застонал, но глаз не открывал. Я снял с него шляпу и бросил на стол. Потом достал из кармана носовой платок и вытер ему лицо и рубашку. Виной всему была моя проклятая несдержанность.

«Здорово я его отделал», — думал я, уныло глядя на свою жертву. Взяв бутылку с виски, я стал искать стакан, из которого Бруберг пил раньше. Это было знаком внимания с моей стороны. Я уже догадался, что Эрнст был не из тех, кто пьет из чужих стаканов, хотя бы и виски. Я поднял ему голову и влил в рот немного жидкости. Он снова застонал, открыл глаза и посмотрел на меня. Нельзя сказать, чтобы лицо его при этом озарилось радостью. Потом он вновь закрыл глаза. Очевидно, ему не доставляло особого удовольствия меня видеть.

Я взял со стола стакан и налил себе немного виски. Мне казалось, я его заслужил. Я сел в кресло, выпил виски и посмотрел на Бруберга. Живительная влага слегка обожгла горло и наполнила желудок сладостным теплом. Я начал постепенно оттаивать. Между тем Бруберг снова открыл глаза.

— Что случилось? — простонал он.

— Рухнул потолок, — ответил я.

Он устало взглянул на меня и опять закрыл глаза. У него был такой вид, будто он смежил их навеки. Я вытер салфеткой лопаточку для пирожных и посмотрелся в нее, как в зеркало. Желвак на шее был большой и красный. Подбородок приобрел красновато-синий цвет. Зрелище не из приятных. Когда-то я был немного красивее.

Отложив лопаточку, я попытался собраться с мыслями. Но это было не так просто. В голове у меня свистел ветер со скоростью двадцать метров в секунду, а по желваку на шее бил тяжелый железный молот. Я уже начал догадываться, что, видимо, обознался и в темноте набросился совсем не на того, кто меня так разукрасил. Ведь когда меня самого били в саду, Эрнст сидел в комнате. Но какого черта ему понадобилось выходить в сад? И куда девался Хилдинг?

— Где Хилдинг? — спросил я Бруберга.

Он даже не попытался ответить, только тяжело дышал и изредка постанывал. Я подошел к нему, приподнял его голову и влил в рот немного виски.

— Куда исчез Хилдинг?

Но он уже не имел представления, кто такой Хилдинг. Это было слишком очевидно.

— Что тут произошло? — спросил кто-то.

Я выпрямился. В дверях стоял Хилдинг с бутылкой в руке. Он подошел к дивану и посмотрел на Эрнста. Потом поднял брови и перевел взгляд на меня.

— Вы подрались?

Он стоял совершенно неподвижно с бутылкой в руке и удивленно глядел на Эрнста.

— Куда вы, черт возьми, запропастились? — спросил я.

— Я? — переспросил Хилдинг, словно пытаясь проникнуть в тайный смысл моих слов. — Я ходил в погреб вот за этим…

И он помахал в воздухе бутылкой, которую все еще держал в руке. Потом несколько неуверенно взглянул на меня.

— Что он делал во дворе? — спросил я, показывая на Эрнста.

— Не знаю. Когда я пошел в погреб за бутылкой, он еще был здесь. Наверное, захотел подышать свежим воздухом.

— Вполне возможно, — согласился я.

— За что ты его изувечил? — спросил Хилдинг.

— Здесь спрашиваю я. (Этому я научился у полицейских.) Откуда вход в погреб?

Хилдинг подозрительно посмотрел на меня.

— Из кухни. Дверь рядом с кладовой.

— Эрнст вышел черным ходом, — сказал я. — Вы ничего не слышали?

— Погреб большой и глубокий, — ответил Хилдинг.

Он снова взглянул на Эрнста. Я бы не сказал, что в его взгляде совсем не было злорадства.

— А ведь тебе может влететь, — заметил Хилдинг. — Ты его просто изувечил.

— Вы это уже говорили, — вспылил я. — Не болтайте чепуху. Лучше подумаем, как ему помочь!

— А за что ты его так отделал?

Я в двух словах рассказал, что случилось во дворе. Показал огромный желвак на шее и живописный кровоподтек на подбородке.

— Что делал этот негодяй в моем саду? — вдруг возмутился Хилдинг.

Я рассказал ему о том, что видел прошлой ночью, когда фары машины на миг осветили изгородь. И высказал мнение, что, очевидно, этому человеку что-то нужно от хозяина виллы.

— Кто бы это мог быть? — Хилдинг задумался.

— У меня есть на этот счет свои соображения, — ответил я. Этой фразе я тоже выучился у полицейских.

— Это Герман! — закричал Хилдинг. — Он думает, что я убил Марту. И хочет мне отомстить.

— Это его право, — возразил я.

Хилдинг принес аптечку и принялся хлопотать вокруг Эрнста Бруберга. Я сказал, что теперь он может угостить меня одной из тех толстых сигар, которыми так любит хвастаться. Взяв сигару, я сел, наконец, у телефона, хотя должен был это сделать гораздо раньше. Прошло минут двадцать-тридцать, и я, конечно, опоздал. Но почему не попытаться?

Я снял трубку и позвонил Эрику Бергрену, Йосте Петерсену и Герману Хофштедтеру. Услышав ответ, я сразу клал трубку на рычаг. Всех троих это порядком взбесило. И больше всех — Германа. Он кричал, ругался и проклинал бездельников, которые названивают ему среди ночи. Потом обозвал меня хулиганом. Поскольку он все равно никогда бы не узнал меня по голосу, я послал его к черту и бросил трубку. Теперь ничего больше не оставалось, как ждать утра.

Она сидела в постели и терла глаза, прогоняя сон. У нее были по-утреннему розовые щеки, на плечи спадала грива белокурых волос. Я поднял шторы и настежь распахнул окно. Несколько секунд я стоял и смотрел на Эрика Густава Гейера, на Густавианум и кафедральный собор. Небо очистилось от облаков, стало морозно и сухо. Солнце висело прямо над университетской крышей и заливало комнату ярким светом. Казалось, будто оно специально целится своими лучами в этот дом. Потом я снова закрыл окно и наполовину опустил гардины, сел спиной к окну, чтобы солнце согревало мне затылок.