Выбирали ясный, погожий день. Бывают такие дни в середине сентября, на исходе бабьего лета, когда всё пространство заполнено ясным прозрачным светом последнего тепла, когда струятся, поблескивая, невесомые паутины и хочется, чтобы такое состояние длилось долго-долго. Конев выносил плащ-палатку, расстилал её на лужайке. Приезжала старшая дочь Майя с мужем Василием и внучкой Аней. Невестка Ирина привозила другую внучку — Лену. Но особенно радовалась этому дню младшая — Наташа. Антонина Васильевна выходила с корзиной. И начинался сбор плодов.

Кто хотя бы раз участвовал в сборе яблок, кто пережил эти сдержанные, но глубокие эмоции от ощущения полноты жизни, наполненной созревшими плодами, тот поймёт радость моих героев.

Яблоки ссыпали на офицерскую плащ-палатку Как вспоминает Наталия Ивановна, «это была мозаика — зелёная, с жёлтым отливом Антоновка, ярко-малиновый Пепин шафранный, розово-полосатый Штрифель…»

День сбора плодов был для Конева и днём сбора семьи, и днём радости от общения с детьми и внучками. Сторонник и ревнитель семейного консерватизма и домостроя, он любил, когда за большим столом собиралась вся семья. В такие дни на радостях мог позволить себе рюмочку-другую.

Часто в своём кабинете засиживался со старшей дочерью Майей.

Майя с успехом окончила МГУ, переводила польских писателей на русский язык, была великолепным стилистом и специалистом по польской литературе. Конев, страстный книгочей, частенько получал из ЦК книги по закрытому «спецсписку». Каждую очередную связку «запрещённых» книг, как правило, первой перебирала Майя. Но иногда приносила такую же связку книг отцу Она общалась с людьми из диссидентствующей и полудиссидентствующей среды. 1960-е годы — время вольных ветров в советском обществе. Конев, прекрасно понимавший, что происходит в стране и мире, видел, что эти ветра всерьёз захватили старшую дочь. Не всегда и не во всём разделяя её увлечение и взгляды, он всё же относился к этому терпимо.

Майя какое-то время жила с первым мужем в Америке. Вернулась усталая. Первый её брак распался. Во втором браке была счастлива. Ей муж Василий Архипов был заместителем Главного конструктора КБ Микояна.

Так получилось, что старшие дети разделились: сын, Гелий, больше тянулся к матери. Майя была привязана к отцу.

Однажды Майя принесла очередную «связку»: книгу Н.А. Соколова «Убийство царской семьи», роман «Доктор Живаго» Б. Пастернака, «В круге первом» А.И. Солженицына.

Конев книги прочитал. К их содержанию и позиции авторов отнёсся по-разному. Книга Соколова ему понравилась. К «Доктору Живаго» он отнёсся нейтрально. Стиль романа ему не понравился, а идея показалась неясной, рыхлой и слишком глубоко запрятанной, чтобы зажечь читателя. По этому поводу он процитировал Майе своего любимого Льва Толстого:

— Ясность — удовольствие ума! А здесь этого нет.

«А вот по поводу Солженицына, — вспоминает Наталия Ивановна, — у них с Майей были страшные споры, которые заканчивались на повышенных тонах».

Надо полагать, что разговор о Солженицыне был не единичным эпизодом интеллектуальных бесед отца и дочери.

Младшая Наташа, в то время школьница, 11-классница, старалась не пропустить разговоров отца и старшей сестры о литературе, о прочитанных книгах. Она уже полюбила мир книг и мечтала связать будущее с языком и литературой.

Так и случится. Отец ей желал медицинского поприща. А она ушла в любимую с детства русскую словесность. Надо заметить, что, как это часто происходит в крепких здоровых семьях, на младшую большое влияние оказала старшая сестра.

— Я благодарна сестре за то, — рассказывала Наталия Ивановна, — что она помогла мне полюбить поэзию, воспринимаемую тогда моими ровесниками очень остро, поскольку в литературу вошло новое поколение, оценивавшее в поэтической форме свою эпоху, нередко с критической точки зрения. Они делали это талантливо, экспрессивно и публично — на поэтические вечера Рождественского, Евтушенко, Ахмадулиной в Политехническом музее собиралась масса народа. Сестра Майя сумела научить меня радоваться слову, «вкусности» фразы. Ей очень хотелось, чтобы я смогла почувствовать, какой талантливый, не ходульный, не агитпроповский поэт Маяковский, которого мы «проходили» в школе. Был извлечен из папиной библиотеки редкий однотомник Маяковского. Майя помнила наизусть многие строчки из «Живаго»: «Свеча горела на столе, свеча горела». После этого мне захотелось прочитать и весь роман. Но главной книгой, с которой нам всем удалось познакомиться в иностранном издании, было «Собачье сердце» Булгакова. Меня, школьницу 11-го класса, книга потрясла. С отцом мы её не обсуждали, мне показалось, что он не хотел делиться со мной возникшими после её прочтения мыслями, но ни спорить, ни возмущаться не стал».

В это время Конев, конечно не без участия дочерей, начал собирать новую библиотеку. Первая его библиотека, собранная в 1920-е и 1930-е годы, осталась в оккупированном Ростове. После войны он пытался наводить справки, но поиски никаких результатов не дали. Библиотека пропала. То ли сгорела, то ли растащили.

Для нового собрания Конев приобретал то, что любил или что хотел прочитать в прежние годы, но не мог по разным причинам. А теперь, наконец, настала пора сбора урожая. Можно было позволить себе несколько часов кряду, а то и день напролёт просидеть за книгой.

В библиотеке было много книг из академической серии «Литературные памятники». Конев всегда ценил основательность. Часто делал на полях пометки карандашом, словно намеревался к этой мысли ещё вернуться. Выписывал и читал военно-технические и военно-исторические журналы, периодику. В доме всегда были свежие «толстые» литературно-художественные журналы: «Новый мир», «Иностранная литература», «Октябрь». Любил листать «Рыболов-спортсмен», «Здоровье», «Огонёк».

Конечно же, политика, интерес к тому, что происходит в мире, в стране, в Кремле и на Старой площади, не оставляли его. И с некоторых пор он пристрастился слушать «голоса». Наталия Ивановна рассказывает, что отец включал свой старый ламповый радиоприёмник «Сименс» и слушал новости по «Голосу Америки», «Радио “Свобода”», «Би-би-си», иногда по «Немецкой волне».

Сын Гелий жил своей жизнью. По выходным он тоже приезжал на дачу в Архангельское. Высокий, стройный, своей мужской статью словно повторявший юность отца, он женился на такой же красавице из ансамбля народного танца под руководством Игоря Моисеева Ирине Алексеевне Чагодаевой. Окончил военное училище, стал офицером. Но с сыном была беда — пристрастился к спиртному. Друзья, весёлые компании.

Гелий оказался весьма одарённым человеком. После школы поступил в Военный институт на факультет иностранных языков, но не окончил его, перевёлся в Военно-дипломатическую академию Министерства обороны СССР. Учился на отлично, в совершенстве овладел английским и готовился к карьере военного атташе за рубежом. Но вскоре последовало указание — детей высокопоставленных чиновников и военных на работу за рубежом не брать. Гелий окончил Военную академию им. М.В. Фрунзе. Служил в ГРУ. Но артистическая натура, унаследованная от матери, выталкивала его из среды, подчинённой строжайшим правилам. Прекрасный музыкант, импровизатор, он не раз покорял своей виртуозной игрой на рояле Хачатуряна и Цфасмана. Цфасман приглашал его к себе в джаз-банд. Но — не судьба. А тут ещё одна неприятность: дело полковника ГРУ Олега Пеньковского, работавшего на британскую Ми-5 и ЦРУ. А с Пеньковским Гелий был хорошо знаком — учились вместе в академии, а потом служили в ГРУ. Осталась одна дорога — в войска. Вскоре он уже командовал полком в Печенге под Мурманском. Затем поступил в Академию Генерального штаба. Москва, старые забавы и снова — срыв. Отец, разозлённый его поведением, делал всё, чтобы сына загнали как можно дальше от Москвы. Гелий оказался в Нахичевани на должности заместителя командира стрелковой дивизии. Но пьянствовать не перестал. Из армии его комиссовали в начале 1970-х годов. Вернулся в Москву. Жил на пенсию, подрабатывал в какой-то конторе начальником отдела кадров. Несколько раз женился. Детей больше не было. Продолжал пить. Сестру Майю, которую он очень любил, пережил всего на полгода.