Рузвельт был крайне встревожен сообщением о произошедшем в том же марте фактическом государственном перевороте в Румынии, когда представители СССР заставили короля Михая назначить прокоммунистическое правительство во главе с Петру Грозой, однако протестовать в данном случае не счел возможным, так как был скован уже упоминавшимся устным соглашением Черчилля и Сталина в октябре 1944 года.

Но недружелюбный тон переписки возобновился, когда советским разведчикам стало известно о том, что в Цюрихе проходят беседы между представителем американского Управления стратегических служб Алленом Даллесом и генералом СС Карлом Вольфом по поводу возможной капитуляции немецких войск в северной части Италии. В этих контактах не было ничего криминального, так как Даллес от имени правительства США потребовал безоговорочной капитуляции, а Вольф обещал немедленно передать это требование главнокомандующему германскими войсками в Италии генерал-фельдмаршалу Альберту Кессельрингу. Но здесь был один весьма скользкий момент: американцы не сообщили о переговорах советской стороне, а весьма подозрительный Сталин, получив информацию о них от разведчиков, тотчас же предположил неладное — возможность подписания сепаратного мира.

Вначале посол Гарриман вынужден был оправдываться перед Молотовым, а вслед за этим 22 марта почти то же самое сделал и Рузвельт, обращаясь к Сталину:

«Мое Правительство, как Вы, конечно, поймете, должно оказывать всяческое содействие всем офицерам действующей армии, командующим вооруженными силами союзников, которые полагают, что имеется возможность заставить капитулировать войска противника в их районе. Я поступил бы совершенно неразумно, если бы занял какую-либо другую позицию или допустил какое-либо промедление, в результате чего американские вооруженные силы понесли бы излишние потери, которых можно было бы избежать. Как военный человек, Вы поймете, что необходимо быстро действовать, чтобы не упустить возможности. Так же обстояло бы дело в случае, если бы к Вашему генералу под Кенигсбергом или Данцигом противник обратился с белым флагом.

Такая капитуляция вооруженных сил противника не нарушает нашего согласованного принципа безоговорочной капитуляции и не содержит в себе никаких политических моментов.

Я буду очень рад при любом обсуждении деталей капитуляции командующим нашими американскими войсками на поле боя воспользоваться опытом и советом любых из Ваших офицеров, которые могут присутствовать, но я не могу согласиться с тем, чтобы прекратить изучение возможности капитуляции ввиду возражений, высказанных гном Молотовым по совершенно непонятным для меня причинам».

Последовала гневная отповедь Сталина, который ссылался на своих информаторов и возмущался, что происходившие события проводились втайне от русских. 5 апреля Рузвельт снова писал ему, что в Берне не было никаких политических переговоров, а имели место лишь прощупывающие почву беседы, что сведения о переговорах советский лидер получил, видимо, из германских источников, стремящихся вбить клин между союзниками, и резюмировал: «В интересах наших совместных военных усилий против Германии, которые сейчас открывают блестящую перспективу быстрых успехов в деле распада германских войск, я должен по-прежнему предполагать, что Вы питаете столь же высокое доверие к моей честности и надежности, какое я всегда питал к Вашей честности и надежности». Любопытно, что в этом послании Рузвельт употребил настоящее время, когда речь шла о доверии Сталина, и прошедшее, когда говорил о своем доверии к нему. Таковы были первые порывы того зловещего ветра, который всего лишь через год приведет к началу холодной войны между СССР и западными державами.

В конце концов Рузвельт сделал примирительный жест — предложил предать происшедший инцидент забвению и выразил надежду на то, что в будущем удастся избежать подобных недоразумений. Это письмо было подписано президентом 12 апреля, всего лишь за час или два перед тем, как он потерял сознание…

Пока же по поручению Рузвельта в начале 1945 года журналист Джон Картер приступил к составлению подробной картотеки видных нацистов, которая, как полагал президент, будет использована для розыска и наказания военных преступников.

Франклин Рузвельт планировал принять участие в намеченной на 25 апреля учредительной конференции Организации Объединенных Наций в Сан-Франциско и выступить с приветственной речью. В преддверии этой поездки он решил примерно неделю провести в Уорм-Спрингс, чтобы отдохнуть и набраться сил, которые продолжали убывать.

За несколько дней он окреп, улучшились сон и аппетит, изменилось настроение — к Рузвельту стал возвращаться его обычный оптимизм. Но он не спешил уезжать из столь дорогого ему места, находил всякие предлоги, чтобы остаться там еще на какое-то время.

Поступавшие из Европы и Азии новости были оптимистичными. Американцы находились примерно в 90 километрах от Берлина, а с востока, с рубежа реки Одер готовились нанести сокрушительный удар по германской столице мощные соединения советских войск. Флот и морская пехота США продвигались к Японским островам, приближая военные действия к территории неприятеля.

Франклину было радостно, что с ним находилась его давняя подруга Люси Мёрсер-Рутерфёрд. Любовные отношения с ней в течение многих лет были тайными — Франклин не хотел выставлять их напоказ и по политическим соображениям, и потому, что дал слово Элеоноре не встречаться с ее бывшей подругой и секретаршей. Но позже, когда интимных отношений между супругами уже не было и они остались только ближайшими друзьями, Элеонора стала сквозь пальцы смотреть на нарушение этого обещания. Люси, возобновившая посещения Белого дома, теперь впервые отправилась с Франклином на отдых.

В Уорм-Спрингс продолжилась работа, хотя и не столь напряженная, как в Вашингтоне. Рузвельт готовился к нескольким ответственным выступлениям, которые ему предстояли в скором времени. 13 апреля, в день рождения третьего президента США Томаса Джефферсона, он должен был выступить по радио. Эта речь стала последним документом, продиктованным Рузвельтом и исправленным его рукой. «Было бы недостаточно нанести поражение нашим врагам, — говорилось в тексте. — Мы должны идти дальше и сделать всё возможное, чтобы победить сомнения и страхи, невежество и жадность, которые привели ко всему этому ужасу». Завершалась речь словами: «Единственным препятствием для приближения завтрашнего дня будут только наши сомнения относительно дня нынешнего. Пойдемте же вперед во всеоружии силы и активной веры».

Рузвельт собирался покинуть Уорм-Спрингс 18 апреля, один день побыть в Вашингтоне, а затем отправиться в Сан-Франциско на учредительную конференцию ООН. Но этим планам уже не суждено было сбыться.

Одиннадцатого апреля президент чувствовал себя бодро. Он продиктовал новые фрагменты речи, посвященной памяти Джефферсона, вместе с Люси совершил прогулку в горы, а вечером принял министра финансов Г. Моргентау Наутро он пожаловался доктору Бруэну на слабую головную боль, но в общем чувствовал себя неплохо.

* * *

На сей раз Люси пригласила в Уорм-Спрингс свою подругу, художницу-портретистку. Дочь генерала Елизавета Николаевна Шуматова (1888—1980), в девичестве Авинова, после революции вместе с мужем эмигрировала в США, где и занялась живописью. Она добилась успеха и хорошо зарабатывала, создавая заказные портреты американских и зарубежных политических деятелей и богатых людей. Шуматова давно уже готовилась написать портрет президента и даже сделала несколько набросков. Они были приобретены Рузвельтом, а одна работа подарена им военному министру Стимсону, которому она очень понравилась.