Доктор стянула с деревянной койки серое шерстяное одеяло и скрутила его в комок, потом встала и сняла с подвески масляную лампу. Второпях пальцы двигались неуклюже. Она отвинтила крышку маслоприемника в основании лампы.

Она пропитала одеяло маслом и огляделась в поисках чего-нибудь легковоспламеняющегося. Дневники? Нет, только не это. Робин вытащила из сундука руководство по медицине, вырвала из него несколько страниц и скомкала их, чтобы лучше горели. Из смоченного маслом одеяла она соорудила мешок и набила его бумагой.

Робин запихнула одеяло в люк, оно упало поперек натянутых рулевых канатов и опуталось вокруг железных шкивов.

Матрац на койке был набит кокосовым волокном. Хорошо, высохшее волокно будет гореть очень жарко; Робин стянула матрац с койки и подтащила к люку. За ним последовали деревянные перекладины койки, книги по мореплаванию с узкой полки за дверью. Она быстро огляделась, но ничего подходящего в каюте больше не было.

Первая восковая спичка, которую она зажгла и бросила в люк, мигнула и погасла. Пленница вырвала из дневника чистую страницу и свернула ее в жгут. Он ярко вспыхнул, и доктор бросила его в темное квадратное отверстие. Падая, он осветил все мрачные укромные уголки трюма «Гурона» и грубые доски его днища.

Горящий жгут опустился на промасленное одеяло. По одеялу забегали бледно-голубые язычки пламени — это вспыхнули пары масла. Потом загорелся комок бумаги, оранжевое пламя весело заплясало на одеяле и полотняном чехле матраца. Из люка дохнуло жаром, Робин обожгло щеки, и пламя загудело, перекрывая шум моря, бьющего о корпус

Напрягая все силы, она приподняла крышку люка и захлопнула ее. Крышка упала на место с глухим стуком, опять встревожившим ее, но гул пламени тотчас стих.

Задыхаясь от усталости и волнения, Робин попятилась и прислонилась к переборке, чтобы отдохнуть. Сердце яростно колотилось, кровь стучала в висках, оглушая ее, и внезапно она испугалась.

Что, если «Черный смех» отказался от неравной погони и некому спасти восемьсот несчастных, закованных в цепи под палубой «Гурона»?

Первый отчаянный порыв, налетевший с гор, перешел в сильный спокойный ветер, не такой яростный, но устойчивый и ровный.

«В этом ветре не будет вихрей и провалов», — удовлетворенно подумал Манго, прохаживаясь по палубе. Капитан остановился на минуту и посмотрел на небольшие» лоскутки облаков, гонимые ветром. Казалось, они цепляются за верхушки его мачт. Сент-Джон перевел взгляд на ровную индиговую ширь Атлантики, расстилавшуюся до самого горизонта. Море потемнело от ветра, по воде белыми лошадками скакали гребешки волн.

Закончил он свой неторопливый обход у кормового планшира «Гурона». Земля уже скрылась из виду. «Гурон» мчался так стремительно, что огромная гора с плоской вершиной уже исчезла вдали, и корпус «Черного смеха» тоже скрылся за горизонтом. Видны были только его марсели, но ни следа дыма.

Отсутствие дыма слегка озадачило Манго, и он нахмурился, не находя приемлемого объяснения, потом пожал плечами и снова принялся ходить по палубе. Еще до заката «Черный смех» скроется из виду, его нельзя будет разглядеть даже с топа мачты «Гурона». Манго продумывал маневры, которые нужно совершить ночью, чтобы сбить с толку возможную погоню. Потом он ляжет на окончательный курс, пройдет через полосу штилей и пересечет экватор.

— Эй, на палубе, вас вызывают с топа мачты, — долетел до него слабый оклик.

Это нарушило ход его мыслей. Манго остановился, запрокинул голову и, упершись обеими руками в бедра, посмотрел на верхушку мачты, раскачивающуюся на фоне неба.

Типпу ответил на оклик бычьим ревом. Голос впередсмотрящего звучал напряженно, даже издалека и при таком ветре было ясно, что он чем-то встревожен.

— Дым!

— Где? — Типпу говорил сердито. Впередсмотрящий должен был назвать и направление на дым, и расстояние до него. Все, кто был на палубе «Гурона», завертели головами, всматриваясь в горизонт.

— Прямо за кормой.

«Это, наверно, канонерка, — довольный собой, подумал Манго. — Они снова разожгли котлы. Что ж, посмотрим, сильно ли им это поможет». Он опустил руки и сделал еще один шаг, но голос впередсмотрящего зазвенел снова:

— Дым прямо за кормой, он стелется за нами! Капитан застыл на месте, занеся ногу над палубой.

В животе похолодело от страха.

— Пожар! — взревел Типпу.

«Пожар» — самое страшное слово для тех, кто вверяет жизнь прогнившим деревянным суденышкам, чьи швы законопачены смолой и дегтем, чьи паруса и рангоут горят, как солома. Манго завершил прерванный шаг, повернулся на мысках и следующим шагом подскочил к планширу «Гурона». Он перегнулся через борт и вгляделся в море за кормой. Дым витал белым прозрачным облачком, низко стелился над синим морем, уплывал за корму и таял на глазах.

Сент-Джон знал, что сухие дубовые доски горят ярким чистым пламенем и дают мало дыма, знал он и то, что прежде всего нужно отсечь огонь от воздуха, положить корабль в дрейф, избавляясь от напора ветра, тем временем выяснить, силен ли пожар, и включить судовые помпы…

Он снова обернулся и открыл рот, чтобы выкрикнуть команду. Прямо перед ним стояли старшина-рулевой и его помощник, оба умело управлялись с тяжелым штурвалом из латуни и красного дерева. Штурвал был больше, чем рулевое колесо паровоза; чтобы удерживать «Гурон» на нужном курсе при таком ветре и угле бейдевинда, приходилось вдвоем налегать на него. Тяжелый дубовый руль, окованный медью, противостоял могучему напору ветра, надувающего паруса.

Там, в рулевом туннеле, пламя питалось сильным потоком воздуха, который брезентовые сачки над носовой палубой «Гурона» направляли в невольничьи трюмы, чтобы там было можно дышать.

Сквозняк с силой дул сквозь трапы и люки, сквозь порты и трещины в переборках «Гурона» и наконец пробрался в длинный узкий туннель, в котором помещалось рулевое устройство.

Яркое потрескивающее пламя почти не дымило, но давало сильный жар. Сначала в нем поджарились волокна пеньки, торчащие из мохнатых рулевых тросов, потом золотисто-коричневые шнуры почернели, и, наконец, одна стренга каната лопнула. Щелчок затерялся в треске горящего дерева, канат начал раскручиваться, рассыпая искры.

Рулевые стояли в трех метрах от Манго и приготовились выполнять его команды, когда тяжелый штурвал внезапно вырвался из рук двоих мускулистых мужчин.

Глубоко в трюме «Гурона», в длинном деревянном туннеле, превратившемся в пылающую печь, рулевые канаты перегорели насквозь и лопнули, извиваясь и шипя, как разъяренные змеи. Они хлестнули по горящим доскам палубы и проломили их, осыпав трюм пылающими головнями. В туннель ворвался поток свежего воздуха, и пламя вспыхнуло еще ярче.

Штурвал в руках рулевого превратился в расплавленный круг, сверкающий латунью. Старшину-рулевого отбросило через всю палубу, он с силой ударился о фальшборт и рухнул на палубный настил, слабо извиваясь, как раздавленное насекомое. Его помощнику повезло меньше: правая рука матроса застряла между полированными спицами из красного дерева и закрутилась, как полоска резины. Кость предплечья расщепилась на длинные острые обломки, их белые концы прорвали загорелую кожу. Головка длинной плечевой кости выскочила из гнезда под лопаткой, и мягкая плоть руки по всей длине перекрутилась, как винт.