Я вышла наружу и подыскала местечко поудобнее — небольшую ложбинку, где можно было сесть и притулиться к теплому камню; козы паслись вокруг. Лес остался далеко внизу, еще ниже затерялась придорожная лавка, наш вчерашний ночлег. К северо-востоку, невидимый за горами, простирался цивилизованный мир. Я закурила первую за день сигарету, машинально наблюдая, как в небе надо мной кружит орел. На солнышке меня разморило, и я начала клевать носом.

Когда я открыла глаза, солнце переместилось, часы на руке показывали половину второго. Выходит, я проспала больше трех часов! Я встала на ноги, потянулась — и тут собака, бдительно следившая за мной издали, грозно зарычала. К ней присоединилась вторая. Я прикрикнула на них и пошла в сторону хибарки, и тогда они обе сорвались с места, оскалив зубы. Я замерла. Собаки снова улеглись и, пока я не двигалась, вели себя смирно. Но стоило мне сделать шаг, реакция следовала мгновенно: обе начинали рычать, пригибали голову к земле и перебирали лапами, явно готовясь к прыжку. Перспектива быть разорванной в клочья не слишком меня привлекала. Я снова села и приготовилась ждать; хорошо зная своего мужа, я понимала, что ждать, возможно, придется допоздна. И до тех пор в дом не попасть — собаки не пропустят. Между тем стало ощутимо холодать, а я не могла даже сходить за толстым свитером.

Вдруг где-то — непонятно в какой стороне — раздался выстрел: звук эхом пронесся по теснинам внизу. Услыхав его, собаки подняли голову и насторожились. Козы тоже забеспокоились, а один почтенный патриарх с бородой во всю грудь возмущенно заблеял — точь-в-точь как старый профессор, недовольный, что его потревожили.

Я ждала следующего выстрела, но все было тихо. Интересно, попал Стивен или промахнулся? Одно несомненно: стрелял он в серну. Он не стал бы тратить патрон на другую дичь. Если попал и уложил, значит скоро появится с добычей на плечах. А если попал и только ранил — хотя на Стивена это не похоже, — тогда он отправится в погоню за несчастным животным и будет преследовать его, пока не добьет.

Какое-то время я сидела в ожидании рядом с облюбованной мною ложбинкой у расщепленной сосны. Потом одна из собак вдруг заскулила. Я не заметила, как у меня за спиной возник пастух.

— Удалось? — спросила я по-английски: по-гречески я не могла связать и двух слов, но решила, что интонация поможет понять суть вопроса. Его чудны́е глаза смотрели на меня в упор сверху вниз. Он медленно помотал головой из стороны в сторону. Потом поднял руку и показал куда-то назад, через плечо, продолжая качать головой. И тут — ну и дура же я! — до меня наконец дошло, что у греков «да» всегда подкрепляется покачиванием головы, которое у нас ассоциируется с отрицанием. На его лице ничего нельзя было прочесть, но своим удивительным высоким голосом он произнес «най»[73] — раз, потом опять.

— Серны там есть? Он их нашел? — спросила я, и он подтвердил мою догадку сбивающим с толку, похожим на отрицание «най», неотрывно глядя на меня широко раскрытыми янтарными глазами — застывшими, окаменелыми, и в какой-то момент мне стало жутко: уж очень они не вязались с ребячьим голосом. На всякий случай я отошла подальше и крикнула ему через плечо — сама не знаю зачем, он все равно ничего бы не понял: — Пойду посмотрю, как дела!

Собаки больше на меня не рычали и не двигались с места, ожидая знака от хозяина, а тот стоял как вкопанный, опершись на свой посох, и смотрел мне вслед.

Продираясь сквозь низкорослый кустарник, я полезла наверх и обнаружила тропу, по которой, как я предполагала, мужчины ушли утром. Кустарник скоро кончился, кругом был сплошной камень. Под нависшей скалой я разглядела что-то вроде продолжения тропы. На ходу я время от времени звала: «Стивен!» Звук моего голоса, судя по эху от выстрела, должен был разноситься далеко. В ответ — тишина.

Мир, который меня окружал, суровый и голый, был лишен всяких признаков человеческого присутствия. Если бы Стивен прошел здесь раньше, на снегу отпечатались бы его следы. Внизу подо мной простиралась вся Греция — бесконечно далекая, как будто оставшаяся в ином времени, в другой эпохе; казалось, что я в буквальном смысле стою на вершине мира — моего, отдельного мира, стою одна как перст. Я видела леса, холмы, долины, реку, похожую на тонкую шелковую нить, но мужа рядом не было, не было вообще никого — даже орла, что весь день парил в вышине.

— Стивен! — снова крикнула я. Мой голос, ударившись в глухую толщу камня, прозвучал бессильно, еле слышно.

Я замерла, напрягая слух: вдруг раздастся еще один выстрел. Любому звуку будешь рад посреди такой пустоты и одиночества. И все-таки когда звук раздался, я вздрогнула: это был не выстрел — это был свист. Тот самый протяжный, наглый свист-оклик. Он шел сверху, оттуда, где футах в пятидесяти от меня над ущельем нависал скалистый утес. Я различала черные рога, глаза, глядевшие вниз, на меня, с любопытством и подозрением, и насмешливое лицо сатира… Он снова свистнул — опять этот шипящий, издевательский присвист! — и ударил копытами; со скалы сорвался вниз камень. Я впервые увидела вблизи живого самца серны! Он мелькнул и пропал, а внизу, прямо подо мной, скорчившись на узком карнизе над пропастью и отчаянно цепляясь руками за скалу, полусидел-полувисел человек с белым как полотно лицом, потерявший от страха дар речи, — Стивен, мой муж.

Он не мог двинуть ни рукой, ни ногой. А мне было до него не дотянуться. В этом состоял весь ужас положения. Должно быть, он попал на этот карниз нечаянно, в азарте погони, и внезапно обнаружил, что дальше пути нет. Вероятно, пытаясь удержаться, он дернулся и уронил ружье. Его лицо было искажено безумным страхом, и это потрясло меня сильнее всего. Стивен, презиравший любое проявление слабости, холодный, расчетливый Стивен! Я плашмя легла на камни и протянула к нему руки. Нас разделяло всего несколько футов.

— Смотри перед собой, прямо перед собой, — тихо сказала я, интуитивно чувствуя, что громко говорить нельзя, — и переступай понемножку вбок, дюйм за дюймом. Сумел попасть сюда — сумеешь и выбраться.

Он не отвечал, только облизнул пересохшие губы. Он был мертвенно бледен.

— Стивен, — сказала я, — ну же, давай, надо попытаться.

Он хотел что-то сказать, но голос его не слушался, и, словно в насмешку над нами обоими, опять раздался наглый, дразнящий свист. Теперь он доносился издалека, с каких-то