родственном ее работе. А когда дежурный врач попросил поподробнее расшифровать место нахождения сына, она резко замотала головой и, болезненно морщась, тихо проговорила:

— Этого нельзя… Это закрытое, номерное учреждение. Секретное…

— Понял вас, — сказал врач и вышел из палаты.

Минут через десять дежурный врач вернулся в палату и сказал, что до Калерии Александровны он дозвонился, что все, о чем его просила Вероника Павловна, он передал ей и, если разрешат врачи, она навестит ее сегодня в шесть часов вечера. Разрешение врача в порядке исключения, так как состояние больной еще не позволяло ей принимать родных и близких.

Боясь пошевельнуться. Вероника Павловна слабым кивком головы поблагодарила дежурного врача и тихо, одними губами, прошептала:

— Спасибо, доктор… Как вас зовут?

— Меня зовут Константином Эдуардовичем. Как великого Циолковского, так что запомнить нетрудно. Только смею заметить: весь свой разговорный лимит на сегодня вы использовали. Прошу вас об этом как врач врача.

Вечером, после шести часов Веронику Павловну навестила Калерия. Она пришла без цветов и без передачи, так как знала, что это был не тот случай, когда цветы и фрукты могут растрогать, вызвать умиление и благодарность. Сообщение о том, что Валерии находится в учреждении, «родственном ее работе», сразу же насторожило Калерию. Она тут же позвонила к себе на работу, и через полчаса начальник следственного отдела ей сообщил, что несколько дней назад Валерий Воронцов был задержан милицией и сейчас находится под арестом в первом изоляторе на Матросской тишине. Узнала она и то, что арестован Валерий по преступлению, совершенному на улице Станиславского. Дальнейшие подробности по телефону узнать было нельзя, а поэтому она, бросив все дела, поехала в районное управление внутренних дел, сотрудники которого арестовали Валерия. Так как микрорайон и школа, в которой учится Валерий, находятся на ее участке, то ей кое–что удалось узнать о причине ареста. Следователь, которому было поручено вести дознание по квартирной краже, вначале наотрез отказался разговаривать по делу Валерия без разрешения начальника следственного отдела. Пришлось больше часа ждать начальника. И только после того, как Валерия убедила начальника, что она как инспектор по делам несовершеннолетних не только имеет право быть посвященной в судьбу ее подопечного, но и обязана знать обо всем, он разрешил следователю в общих чертах, не касаясь фамилий и имен остальных участников квартирной кражи, познакомить ее с причиной ареста Валерия Воронцова.

— Квартирная кража, групповая, — сухо пробурчал следователь, недовольный тем, что инспекторша все–таки добилась своего. — Похищены ценности. И большие.

Что это была за группа, из кого она состояла и что за ценности были похищены, Калерия допытываться не стала, так как хорошо знала: сообщать об этом, пока шло расследование, запрещено уголовно–процессуальным кодексом. Однако о степени участия в ограблении Валерия Воронцова спросила. Следователь бегло перевернул несколько страниц уголовного дела и сухо, не глядя на Калерию, буркнул под нос:

— В самой незначительной степени…

Вот с этим–то нерадостным известием Калерия и приехала в пятидесятую городскую больницу. Халат ей выдали без очереди. Взглянув на красную книжечку, которую она предъявила, старая гардеробщица засуетилась, дрожащими руками подала ей халат, предварительно распушив его на руках, определяя на глазок — не очень ли велик будет он для такой хрупкой и стройной женщины. Но халат оказался в самый раз. И когда она вошла в палату, где лежали три женщины, и все с инфарктом, Вероника Павловна сразу же по–женски отметила, что ей очень шел белый халат. Нарушая запреты врача (не разговаривать!..), она, слабо улыбаясь одними губами, проговорила:

— Как вы прелестны в белом халате!..

— Спасибо, — тихо сказала Калерия и присела на стул, стоявший рядом с кроватью. — Меня предупредили: разговаривать вам нельзя, волновать вас нельзя, напрягать наши мысли тоже нельзя… А поэтому мы будем общаться односторонне. — Калерия через силу улыбнулась. — Футболисты и хоккеисты в таком случае говорят: «Игра в одни ворота». Но ничего: раз нельзя — значит, нельзя.

Вероника Павловна благодарно кивнула головой.

— Начну с главного: Валерий жив–здоров. Находится он в первом изоляторе, на Матросской тишине, чувствует он себя нормально, если учитывать, что место, где он находится, — не для веселого времяпрепровождения, аппетит у него хороший… Спит тоже не хуже других… — Калерия замолкла, припоминая, какое же еще звено лжи, приготовленной ею, когда она ехала в больницу, еще не высказано больной. Наконец вспомнила. — Я говорила со следователем, который ведет дело. Он сказал, что степень участия Валерия в этом проступке незначительная. Он попал просто по недоразумению.

— А зачем же его арестовали? — забыв, что ей нельзя разговаривать, с трудом вымолвила Вероника Павловна.

Она даже неосознанно сделала попытку встать, но тут же сработал инстинкт самосохранения, и она, закрыв глаза. затаила дыхание.

— Его не арестовали, а задержали.

— А за что?

— Так надо. Таков процесс в расследовании. Вот проведут допросы, сделают очные ставки и, я вас уверяю, Валерия отпустят. А сейчас недели две ему придется потерпеть.

При словах «недели две» глаза Вероники Павловны расширились, она что–то хотела сказать, но ее жестом остановила Калерия.

— Вам нельзя разговаривать. Что необходимо, я скажу вам сама. — Калерия говорила неправду. Не зная подробности совершенного преступления, она все выдумывала и как можно смягчала, стараясь слова «преступление» и «уголовное дело» заменить другими, мягкими и несколько отдаленными по смыслу словами. И, видя, что это у нее получалось, она была довольна собой, но в душе глубоко жалела несчастную мать, у которой ее единственный сын, которым она гордилась и который был ее надеждой, попал в такую опасную и позорную ситуацию. Уже два этих юридических понятия — «квартирная кража…» и «групповая» — говорили о том, что Валерию грозит суд, а там… Там неизвестно, какой приговор вынесет суд но совершенному уголовному преступлению.

— Вы не бросайте… нас, — прошептала Вероника Павловна, ее губы жалко запрыгали, глаза наполнились слезами.

— Вот за тем я к вам и приехала, — сказала Калерия и, сняв со спинки кровати полотенце, вытерла им слезы больной. — Я буду навещать вас. Самое важное для вас теперь — скорее поправиться. Это нужно и вам и Валерию.

— Он так будет страдать, когда узнает, что я здесь… Не говорите ему об этом.

— Я постараюсь, чтобы он не узнал, — успокоила больную Калерия, которая в эту минуту забыла, что больной нельзя не только волноваться, но даже разговаривать.

— Вы сказали: его там продержат