еще вечные круги под глазами, сейчас они особенно заметны, поскольку нижняя часть лица светлее. На Якове высокая меховая шапка, так что хозяин корчмы принимает его за турка, возможно, посла.

Взгляд Моливды уже туманится от водки. Он не привык к крепкому мазовецкому напитку. Протягивает руку через стол и касается пальцем щеки Якова, все еще дивясь этому безбородому лицу. Не переставая жевать, Яков удивленно поднимает на него глаза. Они говорят по-турецки и поэтому чувствуют себя в безопасности.

– Не волнуйся. Король тебя примет, – говорит Моливда. – Солтык ему писал. И многие за тебя ходатайствовали.

Яков подливает ему водки, сам пьет мало.

– Тетка (так они называют Коссаковскую) предоставит тебе на это время бесплатное жилье и прислугу. Привезешь сюда Хану, все будет в порядке.

Так Моливда его подбадривает, но самому ему кажется, будто он толкает Якова в пасть ко льву. Особенно сегодня, при виде этого города, одновременно высокомерного и убогого. Его и самого терзает какая-то тревога. Но после львовской чумы и похорон в Люблине – что еще может случиться плохого?

– Мне не порядок нужен, – мрачно говорит Яков. – Мне нужно, чтобы они дали мне землю и власть над этой землей…

Моливде очевидно, что это немало. Он меняет тему.

– Давай возьмем девку, – предлагает он миролюбиво. – Одну на двоих: втроем покувыркаемся, – продолжает неуверенно.

Но Яков качает головой. Серебряной зубочисткой, которая у него всегда при себе, выковыривает из зубов остатки мяса.

– Когда ответа так долго нет, мне начинает казаться, что король не хочет меня принять.

– А чего ты ждал от королевской канцелярии? Таких ходатайств, как твое, там сотни. Король не все бумаги читает внимательно и все равно буквально завален письмами и петициями. У меня там хороший знакомый. Он твое письмо положит на самый верх. Надо подождать.

Ris 444. Warszawa

Моливда тянется за добавкой мяса и держит перед собой куриную ножку, точно детскую саблю – ему хочется подурачиться. Он передразнивает Якова.

– Я тебя сейчас научу, что надо говорить, – Моливда изображает еврейский акцент. – Мы пришли к католической вере доверчиво, препоручая свою судьбу Вашему Величеству, в надежде, что Ваше Величество не оставит в беде своих несчастных подданных…

– Прекрати, – говорит Яков.

Моливда умолкает. Яков наливает себе водки и выпивает залпом. Глаза у него блестят, угрюмость медленно тает, точно снег, принесенный в теплую комнату. Моливда подсаживается к нему и кладет руку на плечо. Следует за его взглядом и видит двух девиц: одна скорее компаньонка, а вторая, та, у которой лицо побелее, – вроде как барышня. Видно, что девушки хоть куда и поглядывают на них с любопытством, вероятно, принимая за какую-то заморскую знать. Или послов, прибывших с миссией. Моливда, раззадорившись, подмигивает им, но Яков его останавливает: здесь полно шпионов, кто знает, чем это чревато. Не пристало им так себя вести.

Они спят в одной комнате на двух кроватях, больше напоминающих койки. Не раздеваясь. Яков кладет себе под голову рубашку, чтобы не прикасаться лицом к шершавой поверхности матраса. Моливда засыпает, но его будит доносящийся снизу шум – там продолжается веселье. Слышны пьяные выкрики и голос хозяина, который, похоже, выгоняет наиболее строптивых. Моливда смотрит на кровать Якова, но она пуста. Напуганный, он садится и обнаруживает Якова у окна: тот раскачивается вперед-назад и что-то бормочет, шепчет себе под нос. Моливда снова ложится и в полусне понимает, что впервые видел, как Яков молится без свидетелей. И все еще в полусне удивляется этому, ведь он всегда был убежден, что Яков не верит в то, что рассказывает другим, в тройных, четверных богов, в очередность Мессий и вообще в Мессию. «Какая часть нашего сердца верит, а какая убеждена, что это неправда?» – спрашивает он себя сонно, и последняя мысль, которая мелькает у Моливды перед тем, как он засыпает: трудно убежать от самого себя.

О событиях в Варшаве и папском нунции

Первое, что Яков делает в Варшаве, – нанимает экипаж с тройкой лошадей. Теперь он разъезжает по столице; сам правит, упряжка необычная, цугом, привлекает внимание, и вся улица останавливается, чтобы посмотреть на это чудачество. Еще Яков снимает небольшой особняк в квартале за Железными воротами, с каретным сараем и конюшней, семь комнат, обставленных так, чтобы в них могли разместиться все, кто приедет из Люблина. Мебель красивая и чистая, обитая камкой, несколько зеркал, сундуков и диванов. Есть также кафельные печи. Наверху большая кровать, которую он сразу же велит застелить чистым бельем, по-господски. С помощью Моливды нанимает лакея, повара и девушку, чтобы топила печи и прибирала.

Ходатайство каштелянши Коссаковской начинает приносить свои плоды – первым Якова приглашает пан Браницкий, а потом уже всем не терпится принять в своей гостиной этого неофита и правоверного. Итак, Яблоновские, у которых Яков в своем ярком турецком платье производит фурор. Все присутствующие, одетые на французский манер, с любопытством и симпатией рассматривают в лорнеты странного, красивого, но рябого мужчину. В Польше чужестранное всегда привлекательнее своего, поэтому они хвалят продемонстрированную гостем экзотическую одежду. Удовлетворенно отмечают, что он больше похож на турка или перса, чем на еврея; это призвано послужить знаком милостиво проявленной ими доброй воли. Одна забавная сценка: песик княгини Анны поднимает лапу и пускает струйку на красивые желтые сапоги гостя. Княгиня полагает это еще одним свидетельством особой симпатии, на сей раз собачьей, и все радуются доброму предзнаменованию. После Яблоновских – Потоцкие, они тоже любезны, и теперь знать передает диковинку из дома в дом.

Яков говорит мало, загадочно. Старается отвечать на вопросы любопытствующих, а Моливда подправляет сказанное таким образом, чтобы Яков выглядел человеком здравомыслящим и серьезным. Иногда Яков рассказывает какую-нибудь байку, а Моливда умело прописывает детали. Ему приходится искусно затушевывать хвастливый тон Якова, неуместный в аристократических салонах, где царит мода на скромность. Зато бахвальство Якова производит впечатление в предместьях, в трактирах, которые они пару раз посещают после скучной оперы.

Затем их принимает папский нунций Серра.

Этот пожилой ухоженный мужчина с совершенно белыми волосами смотрит на гостей с непроницаемым выражением лица; когда они говорят, Серра слегка кивает головой, будто полностью с ними согласен. Яков почти готов поверить в эту любезность и уступчивость, но Моливда знает, что нунций – человек-лиса, никогда не знаешь, чтó у него на уме. Их этому специально обучают: сохранять спокойствие, не торопиться, внимательно наблюдать, тщательно взвешивать аргументы. Яков говорит по-турецки, Моливда переводит на латынь. Красивый молодой послушник за отдельным столиком безучастно все записывает.

– Яков,