— Да, — сказал я, — меня тошнит от их шума.

Я искал средство проникнуть в яму, миновав решетку. Последняя секция северной стены шла под уклон во что то вроде канавы, что, вероятно, и было входом в подземелье. Я пытался сложить какую-то историю на чуждом языке о визите к нашим пленникам и угощении их кнутом за там, когда серебряное лицо подошло ко мне и схватило за руку.

— Ты не Сларн, — сказал он.

В масках городских людей не было отверстий для рта, и голоса звучали как через фильтр, искаженно. Но я все же мог понять, что этот человек был немолодым и не нервным.

— Верно. Я не Сларн.

— Кто тогда?

Я слишком беззаботно доверился своему странному везению, оккультному демону-проводнику, вселившемуся в меня.

— Подойди, — сказал он. — Сними маску. Я узнаю тебя.

— Как пожелаете, — сказал я.

Я поставил на то, что у меня есть перед ним преимущество, какой бы трюк он ни собирался выкинуть, он не меня будет искать.

Сначала я расстегнул плащ, одновременно убедившись, что нож под рукой. При виде моих черных волос у него перехватило дыхание. А потом я стянул маску.

Я был готов ко всякому, но не к тому, что он сделал. Он отшатнулся, и его рука поднялась вверх, безоружная, в инстинктивном жесте почтительности. Он пробормотал два слога, которые я принял за заклинание. Однако через мгновение я понял, что, раз я знаю его язык и все же не могу расшифровать это слово, оно не клятва, а имя.

— Вазкор.

То, что я услышал это неизвестное мне имя, вселило в меня необъяснимый ужас.

Бездна разверзлась под моими ногами; я потерял самого себя.

Я планировал четкое и быстрое убийство, как внизу на дороге, но бросился на него в безумной панике и яростно всадил клинок, промахнувшись мимо жизненного органа, поэтому прежде чем упасть, он издал громкий крик в агонии и страхе. Все пошло настолько не так, что я даже не позаботился наклониться и убедиться, что он действительно отправился в мир иной. Я подождал только, не услышу ли ответного гвалта на его крик. Но ночь по-прежнему была мирной, и я побежал и прыгнул в канаву в северной части без дальнейшей предосторожности.

Как я и рассчитывал, в стене темницы была низкая дверь со стороны канавы. Она была из тяжелого железа, но закрыта только на задвижки снаружи. Я вырвал эти задвижки кинжалом и вошел.

Там был ледяной холод, уже стояла вонь, через решетку проникал лишь слабый, безрадостный коричневый отблеск света.

У моих ног лежал стонущий человек. Его ноги были прикованы цепями к ногам его соседей. Я предполагал, что они будут связаны, но не рассчитывал на цепи. Однако металл был хрупкий и позеленевший, как и решетка, и они были скорее опутаны им, чем скованы. Я попытался размотать металл и освободить человека, одновременно рубя ножом цепь. Он забормотал и задергался.

— Ты мужчина? — спросил я его на языке его племени. Я заметил, что тюремщики не позаботились даже отнять у него его нож. Он вздрогнул и заползал на грязном полу темницы, и вся эта воинская куча кружилась и металась, как в лихорадке. Во мне вспыхнуло презрение, черное и глубокое, как дыра, в которой они лежали. Гордость привела меня сюда; сейчас моя гордость гнала меня прочь. Я не был одним из них, этих смертных обломков, ползающих подобно насекомым в своей собственной грязи.

Но я прошел длинный путь и не хотел отступать. Если у них нет своих собственных мозгов или силы, я должен подгонять их своими.

Ржавая цепь треснула под моим клинком. Три освобожденных человека сжались вместе, подобно испуганным щенкам. Их пустые глаза были расширены и бессмысленны, и мне пришло в голову, что по дороге сюда их кормили какой-нибудь отравой. Последним из троих был дагкта из крарла Эттука. Я увидел, что он узнал меня и пытается собраться. Я дал ему нож бронзовой маски и приставил к работе над цепями.

Рабская яма потихоньку оживала, пораженная и ошеломленная свободой.

Те, кто был меньше одурманен, приходили в себя неистовыми толчками, рыча и ища свое оружие, которое в большинстве случаев было при них оставлено. Их глаза и ножи блестели в неясном свете. Снадобье, сделавшее их покорными, теперь превращало их в неистовых, когда у них был путь к освобождению и мести. На лицах и плечах многих красовались грубые украшения, оставленные кнутом. У каждого было за что посчитаться.

Все произошло очень быстро. Скоро уже около двадцати человек стояли на ногах, но восемь остались лежать навсегда, отравленные зельем или забитые.

В руинах наверху не раздавалось ни звука.

Краснокожие воины не нуждались в наставлениях. Большинство из них узнали меня, наконец, и узнали себя, и кровь их кипела.

Мы тихо, по двое выбрались наружу и взобрались по Склону канавы.

Горожане были на крыше темницы на расстоянии не более пяти ярдов, вежливо дожидаясь нас. Почти семьдесят человек.

Тела серебряной маски, который переименовал меня, не было — он, должно быть, прожил достаточно долго, чтобы доползти до их лагеря и предупредить. Будучи осведомленными, они образовали небрежный кордон и дали нам влететь в него, как мошкам в огонь свечи.

Воины позади меня дрогнули. Они никогда не сражались ни с кем, кроме себе подобных. То, что стояло перед ними, казалось волшебством.

Я первым вышел на поверхность. Позади горожан горели костры, превращая их в черные сказочные фигуры с бронзовыми и серебряными звериными головами, белыми кривыми мечами, и зеленые и пурпурные лучи от их украшений вспыхивали, как будто их тела были унизаны глазами.

Внезапно один из них закричал. Я попытался уловить смысл слов, но подобно сновидению, знание их языка начало ускользать от меня, потом я разобрал снова то имя, что выговорил другой: Вазкор.

И ко мне пришли слова. Я не понимал, что говорю.

— Со Вазкор энор. Бехет Вазкор. Вазкор карнатис. Это было как чудо, какая-то божественная шутка. Они молча отступили, некоторые медленно стягивали свои маски, снова становясь людьми. На открывшихся побелевших лицах застыло выражение потрясенного неверия. Трое упали на колени, как для молитвы, за ними преклонили колени еще десять, и еще. Это все были люди старшего поколения, лет сорока-пятидесяти. Среди остальных начались препирательства, крики гнева и сомнения. В этой неразберихе, ничего не понимая, но ловя любой шанс, мы прыгнули на них и стали рубить.

В непонятном замешательстве они рассеялись перед нами. Я сразил коленопреклоненных, чтобы добраться до стоявших позади разгневанных. Во мне не было жажды боя; это была мрачная работа, которую надо было сделать. Вскоре у меня был городской меч, по рукоять в крови, и сам я купался в крови. Это было похоже на закалывание свиней. Превосходя нас вдвое по численности, они едва сопротивлялись, как будто их настиг какой-то рок, и мы были его орудием.

В конце концов они смолкли, и никто не пришел бросить нам новый вызов. Во время боя, если его можно так назвать, направлявший мои действия источник оставил меня. Когда его действие кончилось, я обрадовался. Я вытер свой новый меч о меха трупа и невесело усмехнулся, говоря себе: «Ну что же, Тувек, в тебя вселился демон, в существование которого ты не веришь. Поздравляю тебя». Я сплюнул, как будто мог выплюнуть древний язык, которым так быстро овладел и так же быстро забыл.