– Ну, тут я не согласен, – хмыкнул старший врач.

– Да в самом деле! – продолжал Носов. – В основном в серьезных случаях это – бери, обезболивай и вези! И чем быстрее довезешь, тем больше шансов, что больной выживет. Я точно могу сказать, что чем меньше мудрствуешь на вызове в одиночку, тем меньше проблем с больным. А для этого достаточно двух толковых фельдшеров мужского пола на бригаде.

– И что ты предлагаешь? – спросил старший, вновь собираясь отойти ко сну. – Оставить одних фельдшеров на скорой? Как в Штатах? А куда врачей денем?

– В больницы. – Носов полез в карман за сигаретой.

Володя Морозов усмехнулся:

– Это на полторы сотни в месяц? Ты уйдешь со своих двухсот семидесяти?

– Э! Виктор Васильевич! – повысила голос сидевшая у края стола диспетчер. – Курить идите на кухню. Не надо здесь!

Носов послушно потушил зажженную спичку и поднялся. А Морозов, перехватив у него гитару, снова сунул ее Костину.

– Что-то мы как лесорубы. Давай, Сашка, сбацай что-нибудь!

Тот жевал привезенную Морозовым с вызова мандаринку и сказал:

– Сейчас, доем, – а потом, вспомнив, что за столом присутствует еще и доктор Захарова, передал гитару ей: – Марина Ивановна, спойте вы.

Вилечка спросила:

– А почему как лесорубы?

Носов усмехнулся, пробираясь между столом и рядом кресел:

– А потому, что у лесорубов особенность такая – говорить в лесу о женщинах, а с женщинами о лесе!

Марина приняла инструмент и, подумав секунду, глядя в спину Носову, выходящему на лестничную площадку, запела:

– «Не уходи, побудь со мною…»

Ее сильный голос прошел над головой Носова и, отразившись от стен и потолка, вернулся в холл эхом. Кто-то засмеялся. У Вилечки сладко заныло сердечко, и она беспокойно заерзала. Ей хотелось пойти составить Вите компанию, но она не курила, а просто так вылезать из-за стола ей казалось глупым. Она прекрасно понимала, что доктор Захарова на самом деле никаких чувств, вроде огневой страсти, к Носову не питает, однако попавшая в ситуацию песня зажигала тихую ревность. Но, несмотря на томные призывы, Носов ушел на кухню. Вилечка дослушала романс из пушкинской «Метели» и приготовилась послушать еще что-нибудь, но Марина замолчала и передала гитару Костину. Подсевшая возле телевизора Женя Соболева покрутила громкость. «Огонек» заканчивался, и начинались «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады». На Вилечку вдруг накатила усталость, глаза ее закрылись, и она, привалившись к морозовскому плечу, тихонько засопела. Еды на столе убывало, грязную посуду Женька собрала в горку и понесла на кухню.

В холл вдруг вбежал Носов.

– Бутылки уберите! – шепотом приказал он. – Контроль на подстанции!

Морозов переложил дремлющую Вилечку на плечо Бори Котова, а сам стал собирать в разложенную на диване шинель пустые и еще не пустые бутылки. Укутав все это в узел, крадучись утащил в фельдшерскую. Когда он вернулся, Носов покрутил у него перед носом карточкой.

– Едем. У нас ребенок – шесть месяцев, температура.

Морозов показал глазами на Вилечку:

– Оставим?

– Это при контроле? Давай в другой раз. – Виктору очень не хотелось тащить на этот вызов с собой уставшую Вилену, но нарываться на скандал хотелось еще меньше.

Морозов сбежал вниз будить водителя, а Носов, присев рядом с Вилечкой, зашептал в розовое ушко:

– Вставай, красавица, проснись! Открой сомкнуты негой взоры…

Вилечка сладко потянулась.

– Вызов, ды?

– Ды, – подтвердил Виктор. – Человеческий детеныш, шести месяцев от роду, затемпературил.

У диспетчерской они столкнулись с тем самым золотоочкастым доктором, что лез к ним в машину летом, когда самолет упал. Очкастый их не узнал, он, благожелательно улыбаясь, протянул руку:

– Дайте, пожалуйста, вашу карточку, доктор.

Носов протянул ее. Очкастый посмотрел время получения вызова бригадой, глянул на часы и вернул Носову. Прошло три минуты.

Морозов привел зевающего водителя, и они пошли в простывшую насквозь машину. Шел четвертый час ночи.

В квартире на вызове было очень жарко и шумно. Детеныш орал. Самозабвенно и старательно. Он орал на выдохе и вдохе, он закрыл глаза от удовольствия и, распахнув красные беззубые десны, так что во рту помещались оба его кулачка, орал, пуская слюнявые пузыри. Молодые нарядные родители суетились с градусником вокруг кроватки.

Носов помыл руки горячей водой, чтобы согреть озябшие пальцы, и стал осторожненько ощупывать выпуклый красный животик. С животом все было нормально. Ребенок на носовские ощупывания отреагировал странно, он замолчал, агукнул и вдруг залился хихиканьем, особенно когда Виктор начал пальпировать мошонку, пытаясь найти паховую грыжу. Там ничего не было – ни яичек, ни грыжи. Как только наступила тишина, Носов вытащил из подмышки согретый фонендоскоп и стал выслушивать легкие и сердце. Детеныш на эту сверкающую штуку, которая щекотала не меньше пальцев, снова расхохотался. С легкими тоже все было нормально. Виктор в задумчивости склонился над кроваткой. Он не любил детские вызовы, особенно младенцев. Вот что тут? Родители намерили температуру под тридцать восемь. С чего бы это? Пацан снова засунул оба кулака в рот, почмокал и, медленно расходясь, как сирена ПВО, завел старую песню. Носов попытался извлечь кулаки изо рта. Парень уступил, но тут же схватил носовский палец и больно прищемил его деснами, после чего сразу пустил обильную слюну.

Морозов дремал в уютном кресле, а Вилечка проявила неожиданный интерес и, склонившись над кроваткой, сказала:

– А может, это зубы лезут?

Носов хмыкнул.

– Похоже. – Он поднес настольную лампу к лицу ребенка и стал внимательно разглядывать красные набухшие десны. Наконец внизу он увидел две беленькие точечки. Пробивалась первая пара.

Родители обрадованно вздохнули. Лишних слов не требовалось.

– Вы потерпите или надо обезболить? – спросил Носов.

Родители пожали плечами.

– Мы уже напраздновались, – сказал молодой папа, – хотели спать, а тут Олег начал плакать. И температура поднялась.

Носов попросил чайную ложку, открыл ящик, достал ампулу анальгина и вытряхнул три капельки в ложечку, развел кипяченой водой. Младенец от горького анальгина стал плеваться и орать еще громче. Однако, пока Носов описывал карточку, утих, некоторое время молча грыз большие пальцы на обеих руках, пытаясь туда же воткнуть и одну ногу, а потом в позе хенде-хох уснул, причмокивая пухлыми губками.

– Ну вот, – сказал Виктор, когда они вернулись в прогретую машину. – Слава богу, что в больницу везти не пришлось. А я уж поначалу расстроился. Хорош бы я был, если бы их отправили из приемного отделения с прорезающимися зубами?