— Мы рассмотрим ваше объяснение в качестве рабочей гипотезы, сказал Нево. — А теперь опишите мне, пожалуйста, как работает ваша машина.

Я продолжал расхаживать, размышляя. Как только я понял, что Нево разумное существо и способное к общению, в отличие от морлоков первого путешествия, я был готов к подобным вопросам. В конце концов, то же самое ждало бы и фараона, ожившего вдруг в девятнадцатом столетии — а я был для Нево примерно тем же. Но следовало ли делиться секретом Машины Времени — моим единственным козырем в этом новом мире?

После некоторых колебаний я понял, что выбора у меня все равно нет. Они смогут получить от меня эти сведения силой, если только захотят. К тому же машина устроена просто, намного проще чем, скажем, часовой механизм. Цивилизация, которая оказалась способна заключить Солнце под колпак, без труда воспроизведет то других, что я с такими усилиями создавал два десятка лет. К тому же, если я буду откровенен с этим морлоком, возможно, мне удастся обрести в нем если не друга, то хотя бы союзника. Я по-прежнему не представлял даже, где они содержат машину, так что перспектива возвращения была смутной и далекой. В любом случае.

Но также — и это чистая правда — хуже всего на меня давило мое бесчинство с детьми морлоков! Меньше всего мне хотелось выглядеть в глазах Нево жестоким кровожадным дикарем. Поэтому с детской непосредственностью, мне захотелось продемонстрировать существу из будущего свои способности, показать, какой я умный и образованный. И как далеко мы ушли от обезьян и пещерных людей.

Тем более, впервые мне предоставлялась возможность выставить встречные требования.

— Хорошо, — сказал я Нево. — Но сперва…

— Да-да?

— Послушайте, — доверительно сказал я. — Условия, в которых вы меня содержите — несколько напоминают звериную клетку, вам не кажется? Я уже человек не молодой и не могу весь день стоять, понимаете? Что скажете насчет кресла? Или я прошу о чем-то невозможном? Ну, может быть, привинченное к полу, как в камере, но все же стул табурет — смею ли я рассчитывать на что-либо в этом роде? И потом — одеяла — это чем мы привыкли укрываться во время сна — такое возможно?

— Кресло, — повторил он незнакомое слово.

Видя, что прямых возражений нет, я перешел к следующим требованиям.

— Мне понадобится больше свежей воды — и какое-то мыло или то, что его здесь заменяет. Наконец, ожидая отрицательного ответа, я замахнулся на бритву, выразительно проводя рукой по щетине.

На некоторое время он удалился и вернулся со стулом и одеялами. Отоспавшись под ними, я обнаружил, что мой провиант пополнился третьим подносом: на нем находилась дополнительная канистра с водой.

Одеяла были мягкими и не ткаными. Кресло, судя по весу, было изготовленное из какой-то чрезвычайно легкой древесины, но при этом ни следа от гвоздей или мест склейки. На его красной поверхности — словно бы покрытой странной краской, нельзя было даже оставить царапины… Оно было монолитом, изготовленным неизвестным мне способом. Мои требования насчет мыла оказались неудовлетворенными — ничего похожего на даже обмылок я не обнаружил, однако вода в канистре на третьем подносе обладала дивными качествами: она идеально очищала руки и лицо, и все время оставалась теплой.

Бритвы не было, что ничуть не удивило меня.

После очередного свидания с Нево я разделся и смыл с себя пот и треволнения последних дней: липкие следы крови морлоков, а заодно прополоскал рубашку и нижнее белье.

, моя жизнь обрела некоторые черты упорядоченности и цивилизованности. Это был дешевый номер в отеле, расположенный посреди бесконечной бальной залы. Собрав воедино подносы, стул и одеяла, я соорудил уютное гнездышко и теперь не чувствовал себя как манекен в витрине. Из сюртука я скатал подушку, пристроил ее под стулом, так что спал, уверенный, что уже ничто не свалится мне на голову. По-прежнему выводил из себя пол, в котором светились звезды. Казалось, будто падаешь в бездонную пропасть — но я огородился от нее одеялом, постеленным на пол. Так понемногу я создавал вокруг привычный мир, от которого не кружилась голова. Ничего не поделаешь, таков человек, он во всем ищет привычное и старательно уходит от всего нового и смущающего разум — в быту, естественно.

Нево осмотрел мою берлогу. Не знаю, что он при этом испытал: смущение или же напротив, веселье. Трудно было сказать, что он обо все м этом думал. Наверное, испытывал те же чувства, что и древние, наблюдавшие за тем, как птица строит гнездо.

Так прошли еще несколько дней, пока я осваивал новое жилище — четыре-пять — когда я начал описывать Нево принцип работы Машины Времени, заодно потихоньку узнавая от него, что произошло с Землей.

Я описывал парадоксы оптики, которые привели меня к идее путешествия во времени.

— Широко известны — в мое время, — аномалии распространения света в среде, — продолжал рассказывать я. — Выше всего скорость света в вакууме — она составляет сотни тысяч миль в секунду — но при этом она остается ограниченной, конечной. И, что еще более важно, и было продемонстрировано Мичелсоном и Морли за несколько лет до моего путешествия во времени, скорость эта изотропична…

Тут мне понадобились некоторые объяснения. Природу субстанции, именуемой «свет», так же, как и ее скорость распространения в пространстве, нельзя описать как материальный объект, такой, как движущийся поезд.

Представим движение луча света с какой-нибудь далекой звезды, достигающее нашей планеты скажем, в январе месяце, в то время как она, планета, проходит по орбите вокруг солнца. Скорость Земли по орбите составляет примерно 70 000 миль в час.

В июле Земля уже находится на противоположной стороне орбиты — направляясь как раз навстречу свету звезды, можно предположить, что скорость, с которой звездный свет достигает земли, возрастет.

Так бы оно и случилось, если бы со звезды к нам двигался паровой локомотив. Но Мичелсон и Морли доказали, что в случае со звездным светом дело обстоит совсем по-другому. Скорость распространения света остается одинаковой — независимо от того, движемся ли мы к звезде, или, напротив, удаляемся от нее.

Эти исследования имели непосредственное отношение к природе платтнерита, которым я как раз тогда занимался несколько лет перед этим — и, хотя я не опубликовал результатов экспериментов, но я сформулировал гипотезу.

— Необходимо сбросить оковы воображения — особенно когда дело касается Измерений — чтобы увидеть, отчего это так происходит. Ведь как мы измеряем скорость? Только с помощью устройств, которые записывают интервалы в различных Измерениях: дистанция и интервалы в времени, отмечаемые стрелками часов.

— Учитывая результаты исследований Мичелсона и Морли, мы приходим к выводу, что скорость света не только конечна, но и незыблема — изменяется не материя, а сами Измерения. Вселенная изменяется, превращая скорость света в постоянную величину — константу.

Я заметил, что это можно выразить геометрически, как искажение(скручивание (выжимание Измерений.